Унизительное и даже сомнительное положение, в которое попадал человек, чья молоденькая жена — одна! — ездила на интимные придворные вечера, было столь очевидно, что многоопытная графиня Мария Дмитриевна не могла этого не понимать.
На рассчитанный ход Пушкин и ответил соответственно.
Дочь едва ли не самого бездарного за всю российскую историю министра финансов, жена едва ли не самого бесцветного министра иностранных дел, графиня Мария Дмитриевна, злобно проницательная, в отличие от отца и мужа обладавшая волей и умом настоящего политика, была достойной воительницей той бюрократической аристократии, которую Пушкин непоправимо оскорбил «Моей родословной» и вражду к которой постоянно декларировал. Сама позиция Пушкина — жизненная, общественная, политическая — вызывала мрачную неприязнь графини. А если прибавить к этому явную личную антипатию, то откроется вулканическая подоплека их отношений. Выпад тридцать первого года можно считать объявлением войны. Она пыталась поставить Пушкина на место.
Графиня Мария Дмитриевна близко дружила с Геккернами, обожала Дантеса и была посаженой матерью на его свадьбе.
Как только появились анонимные письма, Пушкин сказал Соллогубу, что подозревает графиню Нессельроде.
Как и Уваров, графиня Нессельроде располагала множеством клевретов-исполнителей. И это была сила отнюдь не только светская…
Ссора с Соллогубом закончилась благополучно. Пушкин убедился, что молодой граф — не подставная фигура, и довольно легко пошел на примирение, которое свершилось в мае.
Но в то же самое время он оказался на грани еще одного поединка.
В начале февраля он ответил на письмо Соллогуба требованием дуэли, а не объяснений.
А 2 февраля, будучи в гостях у Пушкина, Семен Семенович Хлюстин неосторожно повторил сколь глупую, столь и злобную инсинуацию Сенковского, касающуюся одной благотворительной литературной акции хозяина дома. Хлюстин был человеком образованным, не чуждым литературных занятий, безукоризненно светским — что Пушкин ценил. Добрый знакомый Михаила Федоровича Орлова, он переводил на французский язык его книгу «О государственном кредите», что свидетельствует о соответственной подготовке и общественных симпатиях. Пушкин принимал Хлюстина охотно и радушно. Им было о чем поговорить.
Но 2 февраля воспитаннейший Семен Семенович допустил промах, не понимая состояния Пушкина. Пушкин с трудом сдержался, но ответил собеседнику таким образом, что тот почувствовал себя оскорбленным. Более того, Пушкин ясно дал понять, что так это дело не кончится.
Хлюстин ушел.
На следующий день они снова встретились, чтоб объясниться. Но только усугубили ситуацию. И Пушкин отправил к Хлюстину Соболевского в качестве секунданта.
Хлюстин был боевой офицер, участник последней турецкой войны, и нет оснований подозревать его в трусости, но стреляться с Пушкиным ему явно не хотелось. Хотя и допустить ущерба для своего самолюбия он тоже не желал и вел себя достаточно вызывающе.
Пушкин, однако, почувствовал, что снова выбрал не ту мишень. Еще несколько лет назад в подобном случае он, несомненно, вышел бы к барьеру без колебаний. Но теперь он находился в положении Сильвио из «Выстрела». Он не должен был рисковать со случайным противником. И не из-за возможного смертельного исхода.
Он готов был к любому риску, но не хотел бессмысленного убийства или самоубийства. Не говоря уже о том, что сам факт поединка мог привести к высылке его из Петербурга. А этого он не желал. Это не было выходом. Он хотел громкого поединка с тем, кто реально представлял бы его врагов. Он хотел не случайного противника, но бойца, выставленного противоборствующей ему исторической силой…
Хлюстин таковым отнюдь не был. И Пушкин дал Соболевскому их помирить.
Обмен письмами с Хлюстиным произошел 4 февраля. На следующий день они, очевидно, и примирились.
В тот же день — 5 февраля — началась переписка с Репниным о возможном поединке, закончившаяся 11 числа.
Не следует считать все эти — очень разные! — дуэльные ситуации следствием отчаяния или, тем паче, попытками самоубийства. Каждый раз Пушкин сам и был инициатором их ликвидации. Когда подозрения его не оправдывались, он охотно шел на примирение.
8 февраля Пушкин получил короткое послание от Дениса Давыдова из Москвы: «Полагая, что у тебя нет ни письма, ни стихов Жобара, спешу доставить их тебе, любезнейший друг. Перевод довольно плох, но есть смешные места, что ж касается до письма, я читая его, хохотал как дурак. Злая бестия этот Жобар и ловко доклевал Журавля, подбитого Соколом».