Николай, быть может, и не понимал, но чуял: самодержавие возможно только вкупе с крепостным рабством. Это было органично. Каждый помещик являлся самодержцем перед своими рабами-подданными. Он был фактически неограниченным хозяином их судеб, их имущества, а по сути дела — и их жизней. В свою очередь, помещики были целиком во власти царя.
Сперанский говорил: «Я нахожу в России два состояния — рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только по отношению, действительно же свободных людей в России нет, кроме нищих и философов».
Нищие опасности для системы не представляли. Что же до философов, то Николай еще великим князем декларировал публично: «Я всех философов в чахотку вгоню!»
Отмена крепостного права — почвы, на которой высилось самодержавие, — разрушение атмосферы, в которой самодержавие выглядело естественно, физиологически претили Николаю.
Но почва эта опасно колебалась. Умом император понимал, что миллионы мужиков — в крайности. Постоянные волнения ясно об этом говорили. Неважно, что волнения редко переходили в вооруженные бунты. Как неважно и то, что бунты были разрозненны и воинскими командами подавлялись легко. Все говорило о постоянной готовности крестьян к взрыву. А ежегодные убийства помещиков свидетельствовали о непримиримой ненависти.
Дилемма эта оказалась для Николая неразрешимой. Самодержавное сознание металось между генетическими представлениями и реальной необходимостью, не находя выхода…
Изнуренный походной жизнью и напряженными трудами в княжествах, Киселев мечтал уехать за границу — лечиться. Но император не отпустил его. Разговоры с Киселевым создавали у Николая ощущение деятельности по роковому вопросу.
Вскоре после первой аудиенции Киселев призван был на вторую — неофициальную. Сам он так рассказал о ней: «…Император Николай Павлович при вечернем разговоре изволил мне сказать, что, занимаясь приготовлением труднейших дел, которые могут пасть на наследника, он признает необходимейшим преобразование крепостного права, которое в настоящем его положении больше оставаться не может. Я, продолжал государь, говорил со многими из моих сотрудников и ни в одном не нашел прямого сочувствия; даже в семействе моем некоторые (Константин и Михаил Павловичи) были совершенно противны. Несмотря на то, я учредил комитет из 7 членов для рассмотрения постановлений о крепостном праве. Я нашел противодействие.
По отчету твоему о княжествах я видел, что ты этим делом занимался и тем положил основание к будущему довершению этого важного преобразования; помогай мне в деле, которое я почитаю должным передать сыну с возможным облегчением при исполнении, и для того подумай, каким образом надлежит приступить без огласки к собиранию нужных материалов и составлению проекта или руководства к постепенному осуществлению мысли, которая меня постоянно занимает, но которую без доброго пособия исполнить не могу». Разговор был долгим. «Государь, отпуская меня, подтвердил необходимость содержать в строгой тайне его преднамерение, прибавив: „Ты можешь при объяснениях с Сперанским об учреждении V Отделения моей канцелярии коснуться и крестьянского вопроса вообще, не упоминая о нашем нынешнем разговоре. Он одарен необычайною памятью и всегда готов отвечать положительным образом на все обстоятельства того времени; он пострадал невинно, я это слышал от императора Александра Павловича, который говорил, что он в долгу перед этой жертвою политических столкновений…“»
На исходе десятилетия, протекшего после декабрьского восстания, император для решения рокового вопроса призывал тех, кто непосредственно связан был с государственными преступниками, сидевшими в бревенчатом остроге Петровского завода: Киселева и Сперанского…
Карьера Уварова (2)
Люди порядочные, к нему близкие, одолженные им и любившие его, с горем признавались, что не было никакой низости, которой бы он не был в состоянии сделать, что он кругом замаран нечистыми поступками.
Знакомство их было чрезвычайно давним. В 1815 году на экзамене, знаменитом лицейском экзамене, в то время как юный Пушкин читал «Воспоминания в Царском Селе», неподалеку от Державина сидел Сергий Семенович Уваров, попечитель Петербургского учебного округа.