– Нашими или вампирскими? – поинтересовался я.
Но Миша меня перебил:
– Это что-то вроде сверхвысокочастотного излучения?
– Нечто вроде. – Отвечал Дайрон. – Лет через сто-двести, я думаю, люди подведут научную основу и под эту загадку.
– А абсолютный ноль? – Уточнил я, припомнив все свои дурацкие вопросы по физике, на которые школьная училка не могла дать вразумительного ответа. – Существует ли температура ниже?
– В том смысле, что ты вкладываешь в вопрос – да. – Дайрон откинулся в кресле, и обхватил себя руками за шею, словно абсолютный ноль уже начал пробирать его до костей.
– Секундочку! – Миша привстал. – Лет сорок прошло, но я четко помню, что такое абсолютный ноль. Температура, при которой прекращается движение атомов. Даже график какой-то имеется. Третье начало термодинамики! Там по формуле бесконечная недостижимость получится!
– Повезло же нам жить в начале температурной шкалы, – негромко рассмеялась девушка. – Учитывая, что верх – практически бесконечен.
– Если рассуждать с точки зрения современной физики, ты прав. – Дайрон улыбнулся краем рта. – Даже при абсолютном нуле присутствует движение электронов в атомах. Но при соответствующем количестве энергии, перейдя определенный порог, движение можно не только полностью прекратить, но и дать частицам… что?
– Что? – Хором спросили мы.
Дайрон хмыкнул.
– Отрицательную скорость. И температура будет иметь любую бесконечную величину.
– С трудом себе это представляю! – признался я. – Как скорость может быть отрицательной?
– Минус два яблока! – Рассмеялся Голубых. – Пример в студию!
Дайрон улыбнулся и над столом возник небольшой, диаметром не более двадцати сантиметров, прозрачный шарик.
– Круто! – Восхитился я.
– Сейчас температура около десяти градусов. – Сообщил мальчишка. – Можно потрогать.
Я осторожно коснулся сферы. На ощупь она была как холодное стекло, потом стала становиться все холоднее. Когда пальцы стало ощутимо обжигать, я отдернул руку.
– Минус тридцать. – Прокомментировал Дайрон.
Сфера покрылась изморозью, которая тут же исчезла.
– Минус пятьдесят… Минус восемьдесят… Минус сто двадцать два… – Монотонно перечислял он.
Затаив дыхание мы смотрели во все глаза. Рядом холода не ощущалось совершенно.
– Минус двести пятнадцать… Двести пятьдесят два… Двести шестьдесят восемь…
Ничего не происходило.
– Минус двести семьдесят три… – Мальчишка на секунду замер, потом, глубоко вздохнув, произнес:
– Минус двести семьдесят три и сто шестьдесят два.
Но ничего не произошло.
– И что, там действительно абсолютный ноль? – недоверчиво спросил Миша.
Мальчишка кивнул.
– В этом объеме пространства.
– Что-то ничего не вижу… – Пробормотал я. Может, Дайрон нас дурачит? Был такой рассказ, где мужик показал присутствующим банку и сказал, что в ней находится космическая пустота. Открыл, и все ахнули: там действительно ничего не было! Может, и тут…
Но тут все было иначе.
– Минус двести семьдесят щесть! – Сообщил Дайрон.
Сфера чуть изменилась. Или нет?
– Минус двести восемьдесят!.. Двести девяносто! Триста восемьдесят восемь! – Голос Дайрона напрягся.
– А там воздух? Или вакуум? – поинтересовался Голубых.
Никто ему не ответил.
Сфера стала сереть.
– Минус восемьсот. Минус две тысячи шестьдесят три.
Сфера стала наливаться темнотой.
– Свет останавливается… Охренеть… – Ни к кому не обращаясь, тихо сказал Миша.
– А что будет, если сделать минус миллион? – уточнил я, заворожено глядя на иссиня-черный шар.
– Не знаю! – отрезал мальчишка и шевельнул пальцем. – Потрачу много сил!
Сфера растаяла в воздухе.
– Признаться, мне самому стало интересно, что будет! – признался он.
Голубых сидел, прижимая ладони к щекам.
Миша открыл рот. И закрыл.
– Подумаешь… Сельская магия.
Дайрон озорно улыбнулся.
– Но все же магия. Кто еще хочет о чем-то спросить?
– Почему никто никогда из людей не находил останков вампиров? Или гулов? – Выпалил я.
Дайрон перевел взгляд на Маргриту.
– Великий, откуда у них золото Аненербе? – поинтересовалась она.
IV
– Что с тобой, котик? – Шею обхватили прохладные руки.
– А, это ты… – кончик тлеющей сигареты описал в полумраке кабинета гаснущий полукруг и расплющился о дно пепельницы, которой служила человеческая челюсть, покрытая бледно-желтой глазурью.
«Незабываемому Герману Вирту Ропер Бошу в день пятидесятилетия, от бывших коллег по Университету. Мая 6-го, 1935» – гласила памятная гравировка на металлической пластине, привинченной сбоку.