Стало тихо. Я глядела на свою собеседницу и мне было по-настоящему плохо. Снова Тавенна… Когда же она меня отпустит?!
Легкие облака и теплый ветер, невероятно зеленая листва и багровые бутоны роз. Острые шипы, капли крови на стеблях, тяжелое дыхание и быстрые шаги. Ужас на лицах нарядных дам, насмешливый голос за спиной, широкие ступени и бесконечные дорожки. Крик, мольбы, издевательства. Жуткое ощущение безысходности и пустоты, неискоренимая надежда, глупая вера…
Невысокий мужчина с постоянной усмешкой… Взбесившаяся лошадь…
Я задрожала, не в силах справиться с нахлынувшим страхом. Почему-то до сих пор мне казалось, что то был сон.
Значит, он тогда умер?..
Нет, не так.
Значит, я убила человека.
Глава 4.2
***
Несколько месяцев после того памятного восемнадцатого дня рождения, проведенные в запертой комнате, пошли мне на пользу.
С глаз будто спала пелена. Наедине с собой не нужно было притворяться, юлить, изображать невесть что перед другими… Мои желания не имели значения, слова утратили вес, капризы не слышал никто, кроме старухи, приносившей поесть и убиравшей ночной горшок, но ее глухота оказалась непреодолимым препятствием на пути к взаимопониманию. Я словно не существовала вообще.
Из окна темницы был виден весь двор и небольшая часть сада, поэтому я часто наблюдала за Атайей Тавеннской.
Эта изящная, тихая, неброско одетая девушка прохаживалась в компании моих бывших подруг и ухажеров, раздаривая направо и налево вежливые улыбки хорошо воспитанной благородной дамы. Порой она поднимала глаза и смотрела на окно, за которым маячила больше не нужная фигура временной замены. В ее взгляде читалось неприкрытое сожаление. Нет, не о моей незавидной участи – княжне мешало само существование неудобства вроде меня, оккупировавшего лучшую комнату на втором этаже. И однажды я сообразила: долго так продолжаться не может.
Первые вести насчет перемен принесла старуха, начавшая обзывать меня подменышем и подкидышем с настораживающей частотой. Оправдываться не имело смысла – она не слышала ни слова. Зато к тому времени я открыла в себе бесполезную в моей прежней жизни способность думать и кое-как сумела спровоцировать ее на откровенность.
Там, за удерживавшими меня стенами, вовсю бушевали сплетни. Разумеется, их главная героиня была очевидна, а источник неизвестен.
Топая ногами от бессилия, я снова и снова прокручивала в голове услышанное. И с каждым разом то, что казалось немыслимым, становилось все реальнее. Я и сама умела искажать факты ради своих интересов, так что мне не составило труда поверить в происходящее на улицах Тавенны.
Меня объявили подкидышем. Если верить слухам, некие злодеи выкрали из колыбели новорожденную тавеннскую княжну и положили на ее место безродное отродье, только и умевшее, что жрать да орать. Зачем, спрашивается? Тут уж мнение народа расходилось. Старуха, к примеру, считала, будто меня подбросили противники младшего брата нынешнего короля – якобы чтобы дождаться, пока князь породнится с королевской семейкой, и рассказать правду о венценосной невестке, дискредитируя весь род Его Высочества.
Абсурдно? Глупо? Смешно? Я колотила кулаками в стену, попеременно то рыдая, то захлебываясь от смеха. Скольких благородных невест мне удалось искупать в грязи, шепнув кому надо щедро сдобренную фантазией полуправду? Возможно, судьба попросту напоминала о моей же прогнившей сущности.
Конечно, о том, что произошла ошибка и все вернется на круги своя, речи не шло. Почему-то я сразу поверила: из нас двоих настоящая княжеская дочь – не я. Ни одни родители не поступят со своим дитям так, как поступили со мной. А старуха продолжала обвинять меня во всех грехах…
В высших кругах считалось хорошим тоном хвалить мудрость князя Тавеннского, прознавшего о подмене и воспользовавшегося ею ради безоблачного будущего родной дочери, хотя я не сомневалась – он самолично организовал фальсификацию. Высокородные господа, не так давно почитавшие за честь кружить меня в танце, восхищались смирением княжны, проведшей вдали от дома лучшие годы своей жизни. И никому не было дела до проклятого подменыша! Даже нянька, вырастившая меня, теперь заискивала перед Атайей, поднося ей то шаль, то веер, то какую-нибудь книгу.