Случай этот взволновал обитателей Убежища. Да, тогда еще именно «взволновал», не более того. Народ еще не привык жить вместе, быть единым организмом, стоять друг за друга горой. Многим этот случай казался рядовым — за времена демократии и победившего капитализма на улицах случалось еще и не такое. Не со мной произошло — и ладно. Люди привыкли, стали равнодушными, а ведь известно, что нет ничего страшнее равнодушия к судьбе ближнего своего. Тот случай так и спустили на тормозах: вече собралось, поорало — и разошлось. Утихло. На время.
А беспредельщики, ощутив безнаказанность, постепенно начали борзеть. То на общественное собрание явятся, хамить начнут, чужих женщин лапать — а какому мужику это понравится? То на склад тушенки залезут, вытащат короб, пируют, наплевав на жестко установленные пайковые нормы. То вскроют опечатанный и запертый на хиленький замочек медицинский склад, сольют литров пять спирта — опять разгуляй-малина. А потом по всему Убежищу бродят, стволами размахивают. Тут бы их и взять, тепленькими, да Паук обладал прямо-таки железной хваткой, держал подчиненных в ежовых рукавицах, даже в полупьяном состоянии не давая им разбрестись. Держались они плотной группой и, перед тем как свалиться в штопор после бурной попойки, всегда успевали возвратиться в свой отсек и запереться, оставив перед дверью вменяемое охранение.
Дальше — больше. Как-то раз трое беспредельщиков наглотались «тарену» из противорадиационных аптечек со вскрытого склада РХБЗ. Что уж там им причудилось — одному Богу известно, да только открыли они стрельбу в коридорах и троих человек положили на месте. А потом залезли в дизельную, слегка помяв Робинзона, заковали его в наручники и остановили все четыре работающих на тот момент дизеля. Правда, Паук, понимавший, чем грозит такая остановка, в момент явился в дизельный отсек и выкинул оттуда подгулявших соратников. Но три трупа так и остались лежать в коридоре на первом уровне, молчаливо свидетельствуя о том, что так больше продолжаться не может.
Однако терпение обитателей Убежища переполнилось не после этих краж, пьяных дебошей, убийств и насилия. Край настал после случая вандализма, происшедшего спустя месяца четыре после Начала. Два пауковца забрались ночью в никогда не запирающуюся на замок часовенку отца Кирилла и испохабили, подрали, изгадили все, что только можно было изгадить. Создавалось впечатление, что ублюдки буквально опьянели от переполнявшего их чувства безнаказанности и творили все, что им заблагорассудится, совершенно не оглядываясь на последствия и не ставя ни во что живущих рядом людей. Издевательство над часовенкой, служившей для многих единственным утешением в эти тяжелые дни, стало последней каплей — народ озверел. Озверел до полного бесчувствия и отказа тормозов. Напрасно полковник успокаивал стихийно образовавшийся возле дверей часовенки митинг — люди жаждали крови. Родионыч понимал, что без более-менее приличной организации и планирования при нападении на логово Паука может пострадать немало людей, но его не слушали. Какие там планы, когда внутри все горит от чувства праведной мести!
На штурм ринулись, похватав на инструментальном складе лопаты, молотки и ломы с топорами. Охранение, состоявшее из двух человек, убоявшись вида несущейся озверевшей толпы, размахивающей плотницким инструментом, попыталось юркнуть за дверь — да куда там. Их смяли походя, мгновенно разодрав на несколько частей и раскидав по всему коридору.
Кровь не остудила, а, наоборот, казалось, добавила первобытного зверства исступленной толпе. Принялись за металлическую дверь. Ломали долго — били ломами, подковыривали швы топорами, долбили в бессильной злобе молотками… Внутри стояла мертвая тишина — беспредельщики поняли, что перегнули палку, и дрожали, надеясь дождаться, когда вспышка праведного народного гнева утихнет. Не дождались — кому-то пришла в голову светлая мысль: зачем выковыривать их из отсека, когда можно просто-напросто запереть внутри и пусть грызутся с голода! Против был только отец Кирилл, напирая на христианское милосердие, да куда там! Разве услышат одинокий голос, просящий мира и всепрощения среди воплей о войне и мести? На идею о том, чтоб запереть беспредельщиков, как пауков в банке, народ сначала поворчал — хотелось рвать, раздирать, слышать вопли врага и чувствовать под пальцами его горячую, пузырящуюся кровь. Но потом, за неимением лучшего плана, согласились и с этим: поставили под штурвал открывающейся наружу двери распорку, притащили сварочный аппарат и в нескольких местах прихватили ее к косяку. Беспредельщики, осознав, какая жуткая участь их ждет, орали, били в дверь изнутри, пытаясь выбраться, — тщетно. Выход был запечатан, и люди наконец-то освободились от паучьего террора. Но история на этом не закончилась.