Шекли Роберт
Право на смерть
Роберт ШЕКЛИ
ПРАВО НА СМЕРТЬ
Боль эта просто неописуемая, вам все равно не представить. Скажу лишь, что она была невыносимой даже под анестезией, а перенес я ее только потому, что выбирать мне не приходилось. Затем она стихла, я открыл глаза и взглянул на лица стоящих рядом браминов. Их было трое, в обычных белых хирургических халатах и марлевых масках. Сами они утверждают, что носят маски, предохраняя нас от инфекции, но каждый солдат знает правду, под масками они прячут лица. Не хотят, чтобы их опознали.
Я был все еще по уши напичкан обезболивающими, поэтому в памяти мелькали лишь обрывки воспоминаний.
- Долго я пробыл покойником? - спросил я.
- Часов десять, - ответил один из браминов.
- Как я умер?
- Разве ты не помнишь? - удивился самый высокий из них.
- Еще нет.
- Тогда слушай, - сказал высокий. - Ты со своим взводом находился в траншее 2645Б-4. На рассвете вся ваша часть пошла в атаку, чтобы захватить следующую траншею. Номер 2645Б-5.
- А потом? - спросил я.
- Ты нарвался на несколько пулеметных пуль. Тех самых, нового типа - с шоковыми головками. Теперь вспомнил? Одна попала в грудь, три в ноги. Когда тебя отыскали санитары, ты уже был мертв.
- А траншею взяли?
- На этот раз нет.
- Ясно.
Анестезия слабела, память быстро возвращалась. Я вспомнил парней из своего взвода. Вспомнил нашу траншею. В старушке 2645Б-4 я просидел больше года, и обжили мы ее как дом родной. Противник пытался ее захватить, и наша утренняя атака на самом деле была контратакой. Вспомнил, как пулеметные пули рвали меня на куски и какое я при этом испытал восхитительное облегчение. И тут я вспомнил кое-что еще...
Я поднялся и сел.
- Эй, погодите-ка!
- В чем дело?
- Я думал, через восемь часов человека уже не оживить, это предел.
- С недавних пор мы стали искуснее, - ответил один из браминов. - Мы все время совершенствуемся, и теперь верхний предел - двенадцать часов, лишь бы мозг серьезно не повредило.
- Что ж. радуйтесь, - буркнул я. Теперь память вернулась ко мне полностью, и я понял, что произошло. - Только со мной у вас ошибочка вышла. И немалая.
- Что еще за претензии, солдат? - осведомился один из них Офицерские интонации ни с чем не спутаешь.
- Посмотрите на мой личный знак. Он посмотрел. Его лоб - единственное, что не закрывала маска, - нахмурился.
- Да, необычная ситуация, - протянул он.
- Необычная, - согласился я.
- Видишь ли, - пояснил он, - в траншее было полно мертвецов. Нам сказали, что все они новобранцы, по первому разу. А приказано было оживить всех.
- И что, нельзя было сперва взглянуть на личный знак?
- Мы устали - слишком много работы. Да и время поджимало. Мне действительно очень жаль, рядовой. Если бы я знал...
- В гробу я видал ваши извинения. Хочу видеть генерал-инспектора.
- Ты и в самом деле полагаешь...
- Да, - отрезал я. - Пусть я не окопный юрист, но я сыт по горло. И у меня есть право на встречу с Г. И.
Пока они шепотом совещались, я принялся разглядывать себя. Брамины здорово залатали мое тело. Но, конечно же, не так хорошо, как в первые годы войны. Заплаты на коже наложили довольно халтурно, да и внутри что-то зудело и свербило. К тому же правая рука оказалась на два дюйма длиннее левой - скверно срастили сустав. Но в целом поработали они неплохо.
Брамины кончили совещаться и выдали мне форму. Я оделся.
- С генерал-инспектором не так просто, - начал один из них. - Видишь ли...
Стоит ли говорить, что к Г. И. я так и не попал. Меня отвели к старшему сержанту, эдакому верзиле-добряку из тех, кто умеет решить все твои проблемы, просто поговорив по душам. Только я его не просил лезть мне в душу.
- Да брось ты дуться, рядовой, - сказал добряк сержант. - Неужто ты и в самом деле затеял склоку из-за того, что тебя оживили?
- Так оно и есть, - подтвердил я. - По военным законам даже у простого солдата есть права. Так мне, во всяком случае, говорили.
- Конечно, есть, - согласился сержант.
- Я свой долг выполнил. Семнадцать лет в армии, из них восемь на передовой. Трижды убит, трижды оживлен. И все это выбито на моем личном знаке. Но мне не дали умереть. Проклятые медики меня снова оживили, а это нечестно. Хочу остаться мертвым.