— Тихо, дружище, авария устранена, — сказал ему рыжий и подошел к мальчишке с большими печальными глазами. — А это Олежка. Его мать погибла, когда ему было три года, при пожаре на автозаводе. А отец лишился ноги, когда работал на железной дороге. Всего через день после того случая на место бедолаги поставили робота-смотрителя. Вам нужны еще примеры, сударь? Каждый из них, — он обвел рукой своих товарищей, — имеет свою историю. Даже я. Но с вашей стороны очень нехорошо напоминать людям об их горе. На вашем месте я бы убрался отсюда поскорее.
Александр встретился глазами с Олежкой, который смотрел на него как зачарованный.
— Почему же власти ничего не предпринимают? Вам должна быть оказана помощь, выплачены пособия и пенсии, — высказал он, наконец, свои мысли. — Может быть, вы неправильно объяснили или…
— Чудак вы, сударь, как я погляжу, — ухмыльнулся рыжий. — Кто же будет нас слушать? Кому это понадобится выплачивать нам пенсии? Государству нет дела до нас, нас выбросили и забыли. Прощайте, сударь. Вряд ли мы когда-нибудь увидимся снова. Идите домой и тоже забудьте про нас. Не надо нарушать устои общества. Вам лучше и нам спокойнее, а начальству меньше мороки. Начальство не любит тех, кто выходит за рамки своего круга. Идите домой.
Рыжий повернулся, давая понять, что разговор окончен. Люди, бывшие с ним, так же стали разбредаться кто куда, и вскоре улица вновь опустела.
Оставшись один, Красавин еще минут пять стоял в раздумье, изучая носки своих ботинок, и направился затем к машине.
— За город, — приказал он роботу-водителю.
— Сэр, позвольте напомнить, что периметр мегаполиса закрывается через четыре часа.
— Знаю, мы успеем.
Машина поднялась в воздух и помчалась по направлению к воротам периметра.
Со времени приезда в мегаполис Красавин ни разу не выезжал за его пределы. Учеба и работа отнимали все его свободное время. Но все-таки он помнил, что город окружали зеленые поля и недалеко от магистрали раскинулся лес.
И вот ворота остались позади. Около пятнадцати минут прошло прежде, чем Красавин приказал остановиться. Дверь бесшумно открылась. Александр вышел и потер лоб ребром ладони, не узнавая места, где находился. Здесь должен был быть лес. Но вокруг были только безжизненные пни. Не было даже молодых побегов.
Он прошел немного вперед, все еще не веря своим глазам.
Тогда, десять лет назад, когда отец вез его в мегаполис по этой дороге, был теплый солнечный летний день. Над самой машиной проносились ласточки, срывались с края дороги испуганные воробьи, иногда встречались даже голуби. Стайки птиц, щебеча и чирикая, взмывали вверх и вскоре совершенно растворялись в синеве безоблачного неба. Александр, высунувшись почти по пояс из машины, махал рукой птицам, деревьям, полям, встречным машинам и весело кричал «эге-гей!».
Сейчас он оглядывался по сторонам и не видел ничего, кроме серой печальной пустыни. Ни птиц, ни зелени… Цветок? Красавин подошел поближе и склонился к земле, в душе боясь ошибиться. Это был настоящий цветок. Возле самого пня, выбиваясь из его складок, росла обыкновенная ромашка, каким-то чудом уцелевшая среди прочего хаоса.
Что-то необъяснимое перехватило ему дыхание. Александр чувствовал, как это что-то, обжигая глаза, скатилось по щеке влажной струйкой.
Он вспомнил о чертежах.
Достав пакеты из кармана вместе с атомной зажигалкой, Александр с каким-то упоением стал мять и поджигать их один за другим. А затем некоторое время неподвижно наблюдал, как в небольшом костре корчилась бумага, плавились и лопались носители, как улетали в небо искры, унося с собой слова и мысли, и, наконец, как умирал огонь. Когда костерок затух, Александр бросил последний взгляд на ромашку, потом на горизонт, где из-за сизо-розовых туч был виден край бордового солнца, и вернулся к машине:
— В институт.
Дверь закрылась за ним, машина поднялась над пустынной дорогой и помчалась к мегаполису.
Обычный ежедневный обход начался с производственных лабораторий. Шеф, как всегда улыбающийся и окруженный прихлебателями, быстро, несмотря на полноту, шел по коридору. За мертвой улыбкой-маской, надетой для работы, скрывалась сейчас досада. Досада на всех, кто сейчас суетился вокруг него, стараясь поймать его взгляд или одобрительный кивок; досада на свою беспомощность сделать хоть что-то из того, что он считал нужным; досада на свою жену, которая утром потребовала вояж в ювелирный магазин за новыми игрушками; досада на свою усталость. Сегодня вечером он должен быть на заседании у Президента и отчитываться о работе НИИ, но, хотя все об этом знают, никто не мог сегодня ему показать ничего путного. Чертежи заняты в сборке, отчеты не дописаны, новые конструкционные узлы еще не испытаны, не отлажены или не запрограммированы вообще. Но он шеф, и отдуваться придется ему. Он идет сейчас по коридору — быстрый, властный, влиятельный, ловя на себе услужливые взгляды подчиненных, а вечером будет стоять под градом упреков и вопросов, как мальчишка, которого ругают за сломанный велосипед. Он ненавидел всех за невозможность вырваться из этого круга и давно уже мечтал о пенсии, о том счастливом моменте, когда он, наконец, рванет душащий его хуже веревки галстук, соберет свои клюшки для гольфа и отправится на свою виллу в модном квартале с настоящими газонами и зелеными изгородями. Он ненавидел всех, и ему хотелось сделать им больно.