— Еврейская Y-хромосома?
— Забавно, да?
— Меня это почему-то пугает.
— Лехаим, милый, — сказала она.
— Лехаим.
Они чокнулись и отпили по глотку вина. Рахель заправила волосы за уши, а он глядел на ее полные груди в вырезе рубашки. Шесть лет они были вместе, но Брам никак не мог привыкнуть к тому, что она ему принадлежит; он разглядывал ее, гладил смуглое тело без единого изъяна, ловил трогательно-беспомощное выражение глаз — чувственное и немного испуганное, и мучительно-сладкое желание подымалось в нем, когда она тыльной стороной ладони смахивала капли вина с целованных им губ. В ярком свете кухонных ламп, без капли косметики на лице она выглядела ничуть не хуже, чем в полной боевой раскраске, когда отправлялась на вечеринку. Впрочем, в последнее время они редко куда-нибудь ходили.
Когда он наконец закончил свою докторскую диссертацию и превратился в известного, хотя и со спорными взглядами, историка постсионизма, за них взялась израильская желтая пресса. Их называли «нидерландским историком и ослепительной красавицей индианкой, детским врачом». Папарацци фотографировали их на кино- и театральных премьерах, и они немедленно сделались желанными гостями в домах израильских левых. Все это быстро кончилось, когда они решили — вернее, он решил, — что жизнь не обогащается от болтовни под вспышки блицев со звездами мыльных опер, певичками и актерами. Больше никаких премьер, никаких публичных выходов, не имеющих отношения к профессиональной деятельности. Оба работали и пытались вести нормальную жизнь, словно вокруг была нормальная страна, без терактов и оккупированных территорий.
— Больше ничего интересного не случилось? — спросила она.
«Случилось, — подумал он, поднося ко рту ложку, — меня едва не ограбили трое еврейских мальчишек. Настало время, когда ночью на еврея могут напасть другие евреи. Если бы основатели государства услыхали об этом, они долго хохотали бы в своих гробах. Страна стала нормальной, как все».
— Ты имеешь в виду Йохансона? — спросил он.
— Ты, черт побери, прекрасно знаешь, что я имею в виду. Конечно, Йохансона. Ты говорил с ним?
— Да. Какая вкусная штука.
— Почему же ты ничего не рассказываешь?
— Хотел сделать тебе сюрприз.
Она выжидательно смотрела на него:
— Значит — согласился? Что ж ты мне не позвонил?
Он отправил в рот еще одну ложку еды и сказал:
— Я говорил с ним в одиннадцать вечера, и я отказался.
— Что?! Совсем обалдел? — возмущенно выкрикнула она. — Отказался? Так мы не едем? Я думала, тебе хочется уехать. Мы столько раз это обсуждали, и мне всегда казалось, что ты…
— Я думал, ты будешь согласна с любым моим решением.
Он накрыл ладонью ее руку.
— Я была совершенно уверена, что тебе хочется поехать, — сказала она и убрала руку, внимательно и недоверчиво глядя на него.
— А потом я снова позвонил ему полчаса назад. И сказал, что подам документы на конкурс.
Секунду она молчала, как бы свыкаясь с его словами, побеждая недоверие к ним, и, наконец, улыбнулась:
— Боже… так мы — едем?
— Да. По крайней мере, если Йохансон сдержит свое обещание.
— В Америку, — прошептала она.
— Да.
Она прикусила нижнюю губу и опустила глаза. Потом поднялась и обошла стол. Он положил вилку, повернулся к ней, не вставая со стула, взял за талию и посадил к себе на колени.
И тут по ее щекам потекли слезы. Она спрятала лицо в ладонях. Он обнял ее за плечи.
— Милая моя, я подумал, что тебе тоже хочется поехать и ты считаешь, что Бену там будет лучше. Милая моя.
Она отерла слезы рукой и, кивнув, глубоко вздохнула.
— Извини, я совсем расклеилась — наверное, это как-то связано с переездом. Переезжать, знаешь ли, не самая сильная моя сторона. Впрочем, оставаться — тоже.
Они поцеловались, и он подумал, что теперь знает вкус ее слез. Потом она улыбнулась и сказала, смахивая слезы:
— Извини, расскажи лучше про Йохансона.
Когда ему надо было куда-то ехать, она начинала беспокоиться за несколько дней, а по мере приближения даты отъезда все больше мучилась сомнениями: зачем ему это надо, не лучше ли остаться дома, достаточно ли безопасно лететь, не будет ли проблем с паспортом на границе и не взять ли ему в дорогу походную аптечку? Последние две ночи перед его отъездом она не спала. И звонила по нескольку раз в день, пока он не возвращался.
Она встала, стянула рубашку через голову — кроме лифчика на ней ничего не было, — и сказала: — Ты тоже должен все снять с себя, Брам.
3