Икки говорил Браму, что они специально условились о встрече на людях: араб не мог поверить, что они явятся безоружными. Полный бред, если кто-то просит о встрече на людях, значит, ему комфортнее быть среди своих. В кафе любой мог прийти на помощь арабу. Брам взял стоявший поблизости стул и сел рядом с Икки.
Араб ткнул сигарету в переполненную пепельницу. Голову его покрывала куфия, как у всех, но лицо было чисто выбрито. И никаких следов пота на щеках. На правой руке красовался «ролекс», без сомнения — поддельный. Прикидывается, что баскетбол интересует его больше, чем деньги Брама. Сплошная показуха. Ничего, кроме денег, ему не надо.
— Джонни — это ты? — спросил Икки.
Араб покосился на него и кивнул. Ум и ирония светились в его глазах.
— Джонни, да. А тебя зовут Шон?
— Шон, — согласился Икки.
— Чудесное ирландское католическое имя, — вздохнул Джонни.
— Меня назвали в честь американского актера, — пояснил Икки. — Шон Пени.
— Знаю такого, у него отец был еврей.
— Прекрасный актер, — заметил Икки, пораженный широтой познаний собеседника. Мрачное выражение наконец исчезло с его лица.
— Но глуп, как пробка, — оживился Джонни. — Нечего было ему лезть в Сенат.
Икки посмотрел на него весело и спросил:
— А тебя в честь кого назвали?
— В честь Тарзана. Джонни Вайсмюллера.
Икки радостно хихикнул. Абсурдность Джонни ему нравилась.
— Вайсмюллер был прекрасным пловцом. Но плохим актером, хотя и безумно популярным. Родители его — эмигранты из Венгрии.
Продолжая следить за игрой, Джонни заметил:
— Говорят, его мать была еврейкой. И я считаю его хорошим актером.
— Этого я не знал, — удивленно промолвил Икки и покосился на Брама. Он явно находил разговор забавным: чего угодно можно было ожидать, но встретить поклонника Тарзана в Яффе…
Джонни кивнул, удовлетворенный ответом. Не отрывая глаз от экрана, он сказал:
— Ты многого не знаешь из того, что знаю я. В тысяча девятьсот двадцать четвертом году, сто лет назад, Вайсмюллер выиграл золотую медаль во время Олимпиады в Париже, на дистанции сто метров вольным стилем. Ровно пятьдесят девять секунд. Сейчас рекорд сорок одна и восемнадцать сотых. Но в его время это был сенсационный результат. Фантастическая жизнь. А умер совсем один, в Мексике. В Акапулько. Дом сохранился, они называют его Casa de Tarzan, принадлежит какому-то отелю, его можно снять. Круглый дом, розовый, я видел фотографии. Был женат пять раз, это его и доконало. Все деньги на этих сук спустил. Но фильмы о Тарзане перестали снимать, а в другие его почти никогда не приглашали. Одно время он, чтобы заработать, нанимался в казино в Лас-Вегасе — встречал в дверях гостей. Представляешь? Великий Вайсмюллер в вестибюле казино! Я так никогда и не узнал, какое казино это было: «Фламинго» или «Дворец Цезаря». Умер в бедности, и все-таки его не забыли. Похоронен в Акапулько. На его могиле можно послушать знаменитый «зов джунглей». Смотри-ка, хороший бросок.
Брам повернулся к экрану и увидел замедленный повтор броска. Игрок взлетел к кольцу и обеими руками опустил в него мяч. Мужчины в кафе зааплодировали.
Джонни пояснил:
— Измаил Хамдар. Его родители уехали из Хеврона в двухтысячном году. Родился в Хьюстоне. Два метра пять. Я поставил на него три сотни.
Он подозвал человека, разливавшего у соседнего стола черный, как деготь, кофе, высоко поднимая серебристую джезву и элегантно наклоняя ее над чашечками, и спросил по-арабски еще два стакана чаю.
— Если Хамдар заработает тридцать очков, я получу вдвое больше.
— Тридцать — это много, — заметил Икки.
— В последних десяти играх он набирал в среднем по тридцать шесть очков, — парировал Джонни.
— Сколько тебе еще осталось?
— Двадцать два.
— Много.
— Хамдар сейчас в наилучшей форме. Ему надо только чуть-чуть разогреться.