— Да! — сказал адвокат неожиданно и, сунув руку в брючный карман, достал маленький смятый листок. — Это против правил, господа, и в другой раз я не стану…
— Что это? — потянулся к листку Анисимов.
— Сейчас, — сказал Беринсон, расправил листок на ладони, заслонившись то ли от солнца, то ли от попутчиков, подумал и протянул листок Карпухину. — Это вам. Лично.
Карпухин взял расправленную адвокатом бумагу размером с восьмушку обычного тетрадного листа. Вверху твердым почерком было написано: «For Semion Karmadanov, privately».
— Что это? — повторил Анисимов. Карпухин повернулся к нему спиной.
На листке были две колонки чисел, в каждой колонке по шесть чисел, в основном, семизначных, но были и трехзначные — в верхней строке: 493 и 185. Что это могло значить? Если Гинзбург обращался к Карпухину, а не к представителю посольства, то означать это могло только одно: написанное каким-то образом имело отношение к «Грезам». И следовательно…
— Извините, Николай Федорович, — сказал Карпухин, опуская листок в карман, — это действительно личное.
— Вообще-то, — прищурившись и с плохо скрытой угрозой произнес Анисимов, — я могу потребовать… Вы тут, мягко говоря, никто…
— Не будем спорить, — примирительно сказал Карпухин. — Скорее всего, даже наверняка, без вашей помощи мне все равно не обойтись. Но я хотел бы сначала подумать, это ведь не возбраняется?
— Вот что, — решительно сказал адвокат по-русски, — мне много дел. Я иду, а вы тут… Кстати, господа, никакого я не видел. В руке не держал. Всего хорошего. Будем на связи.
— Это что-то, связанное с «Грезами»? — понимающе спросил Анисимов, когда Беринсон отошел. — Даже если так…
— Не знаю, — откровенно признался Карпухин. — Может быть… Вы дадите мне день?
— Здесь мой мобильный телефон, — Анисимов протянул Карпухину визитку. — Позвоните сразу, когда…
— Хорошо, — кивнул Карпухин.
— Александр Никитич! — услышал он и, обернувшись, увидел бежавшую к ним Юлю.
Карпухин не возлагал надежд на свои дедуктивные способности и, тем более, на свои отсутствовавшие таланты в области криптографии. Но не попытаться он считал ниже своего достоинства. К тому же, вопрос был, по его мнению, совсем в другом: Гинзбург передал листок именно ему, значит, предполагал, что Карпухин поймет написанное правильно. Может, на самом деле все очень просто?
Руфь плескалась в ванной, а больше никого дома не было — Роза повезла Симу в какой-то местный клуб, где собирались продвинутые подростки, демонстрировавшие друг другу свои недюжинные таланты в самых, как сказано было, разных областях человеческой деятельности. «В употреблении наркотиков, например», — заметила Руфь, на что Роза сухо отозвалась: «Это не талант, а комплекс». Мирон уехал на работу с утра, время от времени звонил и спрашивал, что слышно о Гинзбурге, будто тот был его давним приятелем.
Карпухин расправил листок на столе, пригладил ладонью и долго внимательно изучал столбики чисел, ничего не говорившие ни его сознанию, ни, по-видимому, интуиции, поскольку она и не думала подавать голос. Что-то простое, — повторял он про себя, — что-то очень простое…
Это не шифр, для шифрованного текста здесь слишком мало чисел, если только не принять, что каждое число соответствует какому-то блоку сведений, и, если так, то без кодовой таблицы делать тут нечего.
О чем хотел бы Гинзбург сообщить человеку, связанному с «Грезами»? Он, конечно, надеется, что выйдет на свободу, но понимает, насколько эта надежда эфемерна, и значит… Карпухин с самого начала, только взяв в руки листок, подумал, что Гинзбург хочет, чтобы в «Грозах» узнали о его новых идеях, о том, с чем он мог бы прийти к Карелину. Однако, двенадцать чисел — не описание идеи, это тоже понятно.
Значит, сведения о месте, где хранится информация. Это тоже пришло Карпухину в голову практически сразу. Вопрос в том…
Компьютер. Конечно, Гинзбург все хранил в своем компьютере — на жестком диске или на сидишках. Прощаясь недавно с Юлей у дома Гинзбургов, Карпухин спросил ее, конечно, есть ли у свекра компьютер. Естественно, ответ был положительным: лет еще семь назад он приобрел в кредит лэптоп и возился с ним все время, когда бывал дома.
Попытавшись что-то скомбинировать из двенадцати чисел и поняв, что заниматься этим можно до морковкина заговения, Карпухин решил все-таки обратиться за помощью к Юле, хотя и понимал, что, скорее всего, нарвется на отказ.
— Юля, — сказал он, услышав в трубке звонкий голос, — это Карпухин.
— Да, — сказала она, — извините, я разговариваю с Беринсоном по другому телефону.
— Есть что-то новое?
— Нет, извините…
— Я перезвоню.
Не ответив, Юля отключила связь.
Не будет она говорить со мной, — понял Карпухин. Ни она, ни Маша, жена Гинзбурга, ни, тем более, сын, с которым, похоже, говорить было и вовсе бессмысленно. Карпухин сложил листок, спрятал в бумажник и принялся надевать сандалии, крикнув:
— Руфочка, я поеду к Гинзбургам в Тель-Авив! Когда вернусь — не знаю.
— Не заблудись! — отозвалась Руфь, прикрутив воду.
Вообще-то, Карпухин рисковал — дома у Гинзбургов он мог застать одного Игоря или вовсе никого, но разговаривать по телефону тоже не было смысла, и ему повезло: дверь открыла Юля, а за столом в гостиной расположился мужчина лет тридцати, совершенно лысый, но с коротенькой черной бородкой клинышком. На мужчине была майка с изображением башен-близнецов и надписью REMEMBER и мятые длинные шорты — типичная израильская летняя одежда. На столе лежал раскрытый ноутбук, на экране которого Карпухин разглядел довольно мелкий ивритский текст.
— Это Ноам Мейер, частный детектив, — сказала Юля. — Он не понимает по-русски, и вообще-то…
— Я не помешаю, — быстро сказал Карпухин. — Если что-то очень важное, вы мне переведете? Потом… у меня к вам будет одно дело… Важное.
Юля показала Карпухину на диван, и он сел, оказавшись у детектива за спиной, но зато на глазах у Юли, пожелавшей, видимо, не выпускать гостя из поля зрения.
Мейер заговорил о чем-то, Юля слушала и коротко отвечала, в промежутках между ответами успевая сообщать Карпухину короткими фразами:
— Маша в полиции, дожидается свидания… Игорь с Аркашей гуляют на набережной… Я им сказала, чтобы до вечера не возвращались… Судья не разрешил отпустить под залог… Дал полиции три дня…
Мейер быстро пробежал пальцами по клавиатуре, потянулся и, обернувшись к Карпухину, вежливо, но твердо, произнес фразу, на которую Юля сразу же ответила — коротко, но, видимо, исчерпывающе.
— Он спрашивает, — объяснила Юля, — как давно вы знаете Мишу, и имеете ли информацию, способную помочь… Я сказала, что вы ничего не знаете, и это ведь так на самом деле?
Карпухину хотелось сказать, что Юле не следовало бы отвечать за него, он и сам может…
— Да, — сказал он. — Ничем, к сожалению. Ему удалось что-нибудь выяснить?
— Нет, — покачала она головой.
Это было не так. Карпухин чувствовал по ее не очень уверенному голосу, что детектив сообщил ей какую-то информацию, но она не считала нужным делиться ею с кем бы то ни было, особенно с этим человеком, который неизвестно откуда взялся и неизвестно чего хотел.
— Юля, — мягко сказал Карпухин, — думаю, если бы вы спросили Михаила Яновича…
— Потом, — сказала она. — Поговорим, когда он уйдет.
Мейер действительно скоро ушел, задав еще несколько вопросов и вежливо попрощавшись с Карпухиным — пожатие оказалось таким крепким, что Карпухин еще минуту потом потирал занемевшую правую руку.
— Будете чай? — спросила Юля и, не дожидаясь ответа, вышла в кухню. Карпухин осмотрелся. Он уже был здесь утром, за прошедшее время ничего не изменилось, и лэптопа Гинзбурга, конечно, не было видно, хорошо, если бы Юля позволила осмотреть его кабинет, но она настроена явно не…
— Пожалуйста, — сказала Юля, внеся на подносе две чашки чая и блюдо с нарезанным яблочным рулетом. — Извините, что я с вами так резко… Я плохо понимаю, на каком я свете…