— Невиновен он… невиновен… не мог Миша муху убить… — повторяла она на разные лады, и ничего больше репортерам узнать от нее не удалось.
— Вот пристали! — с досадой сказала Роза. — Видят же, что женщина в шоковом состоянии.
— Каждый делает свою работу, — назидательно сказал Мирон.
Спать легли пораньше, Карпухин хотел с утра съездить к Гинзбургам — он уже договорился с Юлей, что она будет его ждать, хотя и не знает, о чем, собственно, разговаривать.
Поехать с утра, однако, пришлось не к Гинзбургам, а в посольство. Не в посольство даже — Анисимов почему-то назначил встречу в кафе «Тмарим» на углу Алленби и Бен-Иегуды: пока, мол, вы приедете, мы тут обсудим кое-какие вновь открывшиеся обстоятельства. С кем обсудим? Почему в кафе? Карпухин не стал спрашивать, собрался быстро, на поезде доехал до станции «Хагана», а потом четвертый автобус все-таки застрял в пробке, и минут двадцать Карпухин нетерпеливо выглядывал вперед поверх голов пассажиров, более терпеливых, чем он. Вышел на остановку раньше и оказался прав: в кафе он вошел, когда его «четверка» только показалась на повороте.
Анисимов сидел за столиком в дальнем углу и махнул Карпухину, когда тот вошел и стал вглядываться в сумрак помещения. Дипломат был не один — напротив него (Карпухин видел только затылок и потому не узнал сразу) сидел Мейер.
Поздоровались, Анисимов подал знак, и перед Карпухиным немедленно оказался высокий бокал с капуччино и большой круасан на плоской пластиковой тарелочке.
Кроме них, в кафе почти никого не было — только парочка за столиком у входа тихо беседовала о чем-то своем, интимном и никому больше не интересном.
Лицо детектива сначала показалось Карпухину непроницаемым, но это был, похоже, эффект полумрака — на самом деле взгляд Мейера был жестким, а выражение лица определенно говорило о том, что он пришел к определенному выводу, и никакие возражения его с места не сдвинут. Анисимов сказал, перегнувшись к Карпухину через стол:
— Ноам обнаружил чрезвычайно важную улику, и мы все утро говорили о том, надо ли сообщать об этом следователю немедленно или лучше подождать, пока Ноам не закончит собственное расследование. Он не хочет неприятностей с полицией, я его понимаю, но если просто передать Берману улику в том виде, как она известна сейчас, вся работа Ноама может пропасть втуне, поскольку заниматься этим всерьез полиция не станет, а руки Мейера окажутся связаны ровно в тот момент, когда…
— Да-да, — нетерпеливо сказал Карпухин, — я понимаю. Что за улика?
Анисимов допил кофе и потер пальцами виски, будто включал в голове некие дополнительные мощности.
— Ноам исходил из того, что Гинзбург говорил правду…
— Конечно, он говорил правду, — раздраженно сказал Карпухин, — зачем ему врать?
— Спокойно, — Анисимов коснулся ладони Карпухина своими пальцами и отдернул руку, будто ощутил удар электрическим током. Он хотел продолжить, но в кармане Карпухина заиграл мобильник. Звонила Юля — похоже, очень чем-то недовольная.
— Вы собирались заехать к нам, — сказала она, — я больше не могу ждать, мне на работу.
— Так получилось, извините, — сказал Карпухин. — Что у Михаила Яновича?
Вопрос был дурацкий, но другого не придумалось, и он ведь действительно хотел знать о Гинзбурге: как прошла ночь, например, и что будет сегодня.
— Ничего, — сказала Юля. — Маша и Игорь сейчас в полиции, добиваются свидания, с ними адвокат. Никаких действий на сегодня не намечают. Похоже… — она помолчала, — похоже, там решили, что все уже доказано. Вы видели вчерашние новости?
— Да, — сказал Карпухин с сожалением. Лучше бы он их не видел.
— Для них все ясно.
— Вы… — Карпухин хотел спросить, пробовала ли Юля разбираться в компьютерных кодах свекра, но не стал ничего говорить в присутствии Анисимова.
— В общем, я ухожу, — закончила разговор Юля, — и если вы хотите еще… я имею в виду, поработать с компьютером, позвоните мне после четырех, когда я вернусь домой.
Почему-то ей тоже было важно знать, что спрятал свекор в своих файлах. С чего бы она иначе…
— Это… — сказал Анисимов, когда Карпухин спрятал телефон.
— Юлия, невестка Михаила Яновича, — напомнил Карпухин.
Продолжать он не стал, Анисимов открыл было рот, чтобы задать вопрос, но ход мысли его изменился, и он продолжил с того места, на котором остановился:
— Ноам вернулся в школу, это было вечером, солнце уже заходило, и очень хорошо обозначились малейшие трещины в штукатурке… я имею в виду — в здании школы. Он оценил, куда примерно могли попасть пули, если Гинзбург стрелял поверх голов — так, как утверждает. Ноам поднялся на третий этаж, там довольно широкий карниз, к счастью. Он вылез из окна и… Короче, ниже одного из окон фасада он обнаружил отверстие и в нем — очень сильно деформированную пулю.
— Что?! — поразился Карпухин.
— Пулю, — повторил Анисимов. — Ноам ее выковырял, хотя, по-моему, лучше было оставить, как есть, пусть бы полиция сама…
Должно быть, детектив все-таки что-то понимал по-русски, потому что, услышав сказанное Анисимовым, поднял на него гневный взгляд и разразился довольно длинной тирадой, из которой Карпухин понял только два слова: «время» и «расследование».
— О'кей, — произнес Анисимов, внимательно выслушав сыщика, и, переведя взгляд на Карпухина, продолжил:
— Он говорит, что Берман свою версию нашел и будет ее придерживаться, так что… Короче говоря, пулю он положил в пластиковый мешочек и запечатал своей печатью… Отверстие от второй пули ему пришлось искать довольно долго, уже в темноте, точнее, при свете фонарей. Оно оказалось выше окон третьего этажа, метрах в трех правее места, где он нашел первую пулю.
— То есть, вы хотите сказать…
— Не я, а Ноам.
— Хорошо, Ноам. Он хочет сказать, что Гинзбург стрелял не дважды, а четыре раза? Это абсурд!
— Вы все еще не понимаете, — с сожалением констатировал Анисимов. — Ноам совершенно определенно выяснил, что было четыре выстрела. Две пули угодили в здание школы, две — в тело убитого. Гинзбург стрелял дважды — в этом нет никаких сомнений. Значит, кто-то сделал другие два выстрела. Вы помните, что некоторые свидетели показали, будто слышали…
— Да-да, — нетерпеливо сказал Карпухин. — Все подумали, что это эхо. Вы хотите сказать… то есть, Ноам хочет сказать, будто где-то находился в это время второй стрелок, который…
— Не где-то, — покачал головой Анисимов, — а за школьным забором, в месте, вполне определенном, откуда только и можно было выстрелить так, чтобы попасть электрику в спину и затылок. Ноам приехал к школе сегодня рано утром, вчера искать было уже бессмысленно, темно… Да, и нашел гильзу от «беретты». Одну, к сожалению. Вторую убийца — я имею в виду истинного убийцу — поднял и унес, или она до сих пор лежит в траве, Ноам просто не сумел ее найти. И картина складывается такая: кто-то с пистолетом стоял за школьным забором. Когда электрик бросился от Гинзбурга наутек, тот сделал два выстрела в воздух, а человек за забором, хорошо прицелившись, уложил Кахалани на месте, подставив Гинзбурга и практически приговорив его к пожизненному заключению.
У Карпухина голова не то чтобы кружилась, но ощущение было таким, будто мир потерял устойчивость, и кафе это, и столики, и сидевший рядом израильтянин стали деталями полупрозрачной голографической картинки. Он ухватился обеими руками за столешницу, ощутил ее незыблемую твердость, и опору под ногами ощутил тоже, и только после этого мысли его перестали скакать, будто мартовские коты, он зажмурился, переждал несколько секунд и спросил, надеясь, что никто не обратил внимания на его слабость: