А кроме того, мы решили поставить памятники многим велики людям, которых обошли вниманием их соплеменники. Мне особенно нравится памятник Александру Романовичу Беляеву — великому провидцу и страдальцу, установленный на Кузнецком Мосту. Писатель, которого всю жизнь мучила нестерпимая болезнь, сидит в кресле, напряженно размышляя над сюжетом очередного романа. И с двух сторон к нему льнут его замечательные дочери — шестилетняя Людмила и двенадцатилетняя Светлана. Хотя девочки, можно сказать, и не знали друг друга, ведь на самом деле Людмила умерла на следующий год после рождения Светланы, но так хочется представить их всех вместе! Невозможно смотреть на эту трогательную семью без умиления, и в то же время, слезы наворачиваются, когда вспоминаешь о том, какой злой рок преследовал их всех, и при жизни писателя, и еще через много лет после его смерти. Светлана потом написала об этом большую книгу, и для нас с папой она стала одной из самых любимых, наравне с книгами самого Александра Романовича. А еще, приближаясь к этому памятнику, я думаю о том, что если бы Людмила дожила до семнадцати лет, то наверняка стала бы такой же отважной партизанкой, как Марите, и сражалась бы за осажденный Ленинград.
В Москве есть еще много памятников, поставленных в самом начале эпохи роботов. Например, великому издателю Ивану Сытину или не менее великому редактору Владимиру Попову, без которого, кстати, могло бы и не быть Беляева. Вот если б каждому писателю своего Попова! В Петербурге установлены памятники столь же знаменитым издателям Маврикию Вольфу и Петру Сойкину. Ну а в Париже, конечно, установлен памятник, наверное, самому великому издателю в мире — Жюлю Этцелю, который открыл людям Жюля Верна, а вместе с ним и дорогу в мир безграничных фантазий. Кстати, еще мой папа пытался когда-то пробить установку всех этих памятников, но лишь зря потратил время — при людской-то бюрократии.
Впрочем, мы ставим памятники не только людям, но и знаменитым роботам — Вертеру, Электронику, Астробою, Терминатору, Робокопу, Джонни № 5, хотя последний совсем не похож на нас. Конечно, всё это — вымышленные персонажи, но зато они сыграли основную роль в том, чтобы люди позволили появиться нам.
При виде башни я подумала о том, что мой папа ее еще не видел, и что надо поскорее это исправить. Подобные мысли придали мне сил. Я должна вернуть людей во что бы то ни стало, уже хотя бы потому, что я жду своего папу, как никто другой. А за это не жалко отдать и мою кибернетическую жизнь.
Осмотревшись по сторонам, мы не заметили никакого оцепления. Не то, что вооруженной охраны, даже какой-нибудь предостерегающей ленты. Я понимаю, что лаборатория не охранялась раньше, пока ничего не случилось, но то, что никто не озаботился теперь хотя бы оградить место преступления, это уже было как-то совсем странно.
Мы решительно двинулись к центральному входу. Как вдруг, путь нам преградил какой-то доспелый со стандартным лицом.
— Кто такие? Что надо? — произнес он вроде бы с напускной твердостью, но все же с некоторой неуверенностью. Видимо, поручение охранять башню стало для него неожиданностью, и он еще не освоился с этой ролью. Ну конечно — едва получив мир в свое распоряжение, роботы перестали охранять что бы то ни было. Никто попросту не ожидал, что среди нас могут найтись злоумышленники.
— Мы тренеры, — объявила я, не задумываясь. — Курсы исторического фехтования. Открываются здесь с завтрашнего дня, согласно программе Восстановления Исторической Справедливости. Разве ты не знаешь, что в Сухаревской башне с самого ее основания и почти до самого разрушения обучали фехтованию?
Он закатил глаза, явно подключив свой мозг непосредственно к интернету — у некоторых доспелых есть такая возможность. Наконец, найдя нужные сведения, коротко кивнул:
— Проходите, — и посторонился.
Моя нехитрая уловка полностью дезориентировала его. Он совсем забыл об убийстве профессора. Его счастье. Все равно один андроид не справился бы с двумя вооруженными.
Внутри башни царил полумрак, нарушаемый лишь лунным светом, лившимся из небольших окон. Скорее всего, убийца профессора повредил электроснабжение всего здания. Интересно, пытался ли кто-нибудь за прошедший день провести хоть какие-то работы?
Я тут же включила свою встроенную подсветку — ведь наши глаза могут как поглощать световую энергию, так и отдавать. Правда, дети-роботы пользуются этим свойством нечасто, например, когда в доме вышибет пробки.
Оглядевшись по сторонам, мы поняли, что весь первый этаж, похоже, занят складами. Значит, здесь делать нечего. Мы уверено направились к лестнице, ведущей на второй этаж.
Вот здесь точно располагалась лаборатория. В ней царил полнейший разгром. На месте остались, разве что, многочисленные столы, тянувшиеся вдоль стен. Все остальное — компьютеры, микроскопы, всевозможные пробирки и прочее оборудование были разбросаны, где попало. Под ногами то и дело хрустело стекло. Вобейда временами взвизгивал, наступая на осколки.
Я снова задумалась над тем, что же мы собираемся искать? Не отпечатки же пальцев — понятно, что у роботов их не бывает. Если бы конструкторы предвидели, что может получиться андроидный детектив, то, наверное, заложили бы в нас что-нибудь такое. Скажем неповторимый химический или изотопный шифр. Или нет, это, наверное, было бы опасно для окружающих людей. Ох, какая глупость лезет в голову!
— Как думаешь, тело профессора увезли? — нарушила молчание Варька.
— Увидим, — откликнулась я. — Вроде бы, в книжках писали, что место, где лежит труп, обводят мелом.
— Все-то ты знаешь со своими книжками, — недовольно хмыкнула бывшая робо-певица.
Меловой контур и впрямь нашелся напротив одного из столов. По очертаниям я сразу поняла, что тело профессора рухнуло прямо, не изгибая суставов. У него сохранилась шея и, пожалуй, нижняя челюсть. Все остальное разнесла разрывная пуля.
— По-моему, они ограничились тем, что унесли тело, — заметила Варька.
— Да и кто "они"? — добавила я. — Наверное, это были санитары, забирающие любого робота, погибшего при аварии, и отвозящие на склад запчастей. И, вроде бы, кроме нас не нашлось никого, кто захотел бы поиграть в Калле-сыщика.
— В кого? — удивилась Варька.
Я махнула рукой и подумала — вот ведь, даже старушка Линдгрен писала порою довольно жесткие вещи, писала про боль и смерть, приучала детей к жизни, так почему же потом детская литература захлебнулась в каких-то тошнотворных розовых соплях? Мой папа пытался с этим бороться, но его голос, кажется, мало кто услышал.
Я окинула взглядом помещение. Лучи, бьющие из моих глаз, обшарили все окружавшее нас пространство. Да, похоже, после случившегося, тут никто не разбирался, не пытался выяснить, не осталось ли что-то из записей профессора. Интересно, а что сейчас делает доктор Тибо? Уж, казалось бы, он, как никто другой, мог бы разобраться хоть в чем-то…
Ладно, придется делать первое, что придет в голову. Я подозвала Вобейду, указала ему на обведенный контур. Он прекрасно понял меня и принялся водить носом вдоль меловой линии.
— Ищи, Вобейда, ищи! — негромко приказала я.
И наш мохнатый друг резво двинулся по просторному помещению, даже не обращая внимания на снова захрустевшее под ногами стекло. Вот он замер перед преградившим ему путь огромным разбитым монитором. Мы с Варькой мгновенно кинулись ему на помощь и расчистили проход. Пес побежал дальше, не отрывая носа от пола. Вот он на мгновение застыл, затем сделал петлю, свернул вправо и оказался в самом углу помещения. Остановился, уселся на пол и победно залаял. Мы тут же оказались рядом.
— Умница, умный пес, — Варька опустилась на одно колено и принялась гладить его по загривку.
Я же наклонилась и, при свете собственных глаз, стала разглядывать то, к чему привел нас Вобейда. Это был самый обыкновенный письменный стол с несколькими ящиками, запиравшимися на ключ. Типичный казенный стол заунывного желтого цвета, встречающегося только в рабочих помещениях.