- Меня же никогда не пороли-ии! Мама хотела выдрать в пятом классе, я ей сказал: выпорешь - убегу. Она поверила. Я не знал, что так больно. Не знал, что буду орать. А ты все видела и слышала!
- Делов-то, - сказала Юля. - Будто меня никогда не драли. Нашел себе принцессу! Не веришь? А ты посмотри, какая я хорошая дочка. Не курю, не колюсь, с парнями не вожусь. Почти.
Ошеломленный этим Антон прекратил истерику и как-то очень быстро нашел очки.
- Дай телефон. А, забыл, ты его выкинула. Как позвонить бы?
Юля взяла мобильник у шофера, протянула Антону. Тот набрал номер.
- Алло. Тетя Клава? Простите, что разбудил. Я тут с друзьями, короче, загулял. Позвонить вечером не смог. Все в порядке, утром позвоню. Что? Согласен! И с тем, что бить меня надо, и с тем, что некому. Такая, понимаешь, судьба: так и останусь непоротым до конца жизни. Спокойной ночи, дорогая тетя!
Это был прежний Антон, с которым ничего не случилось за три последних часа.
* * *
Когда Олег, Гришин и начальник охраны вернулись в Пансионат, там уже полчаса как творилось невообразимое, несусветное и неописуемое. Савушкин опять приехал с презентом - на этот раз с подарочной бутылкой "Джонни Вокера", вместимостью в восемь литров. "Это наш переходной подарок в Ирхайске, - говорил он. - Эта бутылочка была одна на город, ее года два назад кому-то подарили, пить не стали, через полгода опять подарили, потом опять, а месяц назад мне. Я завернул в кабинет, ее захватил. Еще жене позвонил, чтобы не скоро ждала". Куклинс предложил оставить бутылочку на двадцать пятое, но Савушкин отказался. "Ладно, двадцать пятое, мы его сегодня сделали". "Ты лучший мужик в этом городе, - орал уже пьяный Егорыч, имевши дурную привычку глотать виски взахлеб, да еще из пивной кружки. Мы этого козла сегодня сделали!"
Боевой клич "сделали!" стал главным в этот вечер. То Савушкин взахлеб рассказывал про дебаты, то Олег про подвиг Гришина. Бутылка стремительно пустела; Куклинс к удивлению всех вытащил бутылку коньяка из своей заначки, а Толик притащил недопитую горилку.
- Ну, ребята, ну, как мы его! Как мы его, - повторял Савушкин. Он сорвал галстук, с пяти шагов, как лассо, набросил его на монитор, избавился от пиджака и даже собрался на нем плясать, правда, передумал.
Тут же начались и песни, причем без всякого инструментального сопровождения, зато очень энергично. Песни были исключительно о войнах и победах. В честь Гришина спели что-то про Кандагар. Из уважения к Олегу и Толику, про тех кто "командовал ротами" и "в Ленинград пробивался болотами". Про "Солдатушек - бравых ребятушек" (у Гордеева на мобильнике оказалась эта музыка). Ради Елковой затянули: "Мчались в танках Гинзбурги и Кацы", а потом, вспомнив первоисточник, спели про то как "мчались танки, ветер поднимая", а потом - "разгромим, уничтожим врага!". Толик, чтобы не позволить возобладать совсем уж бравым настроениям, подкинул печальную классику: "На поле танки грохотали", а потом, для Капитана "Там за туманами, вечными пьяными". Таня, впервые выпив со всеми, да еще полный стакан, вовсю подтягивала с покрасневшим лицом.
Савушкин, вспомнив украинский эпизод дебатов, начал петь боевые запорожские песни, от древней классики, вроде "А по пид горою, яром долыною", или "Люлька в зубьях заскворчала, шабля в ножнах забренчала", до откровенно бандеровских: "Это наши хлопцы,/ Гей, маршируют, раз-два-три" или "Ну, а мы москальские кайданы разорвемо". Перешли к просто казачьим, таким грустным, что слезы чуть не капали в остатки горилки. Толик сливал в один стакан остатки виски и остатки горилки, назвав полученный коктейль "Миклухо-Маклай".
Дальше уже каждый пел на свой лад, что хотел. Дошло до того, что все дружно затянули: "По долинам и по взгорьям", лишь к третьему куплету сообразив, что половина, вслед за Толиком и Олегом вытягивает подлинник "Марш Дроздовского полка" (Из Румынии походом,/ Шел Дроздовский славный полк"). Тут уж стали восстанавливать баланс прощальным чаем и уходить ко сну, оставив недопитые стаканы, стоять возле мониторов.
Когда Олег, с гудящей головой уже готовился рухнуть, ему послышалось в коридоре что-то знакомое. Это шел к себе Тараскин, немелодично напевая: "Дойчен зольдатен, унд офицерен". В соседнем номере кого-то тошнило. "Грустная штука победа", - подумал, засыпая, Олег.
* * *
Спальня была большой, а ночник - слабым, поэтому комната выглядела совсем громадным. Последний час Антон провел в окружении предметов, которые не иначе, как громадными назвать было нельзя. И огромный дом Баринова, и прихожая, напоминающая вокзал, и ванная, величиной с тетину квартиру, в которой ему полагалось ночевать сегодня. "Интересно, все ли новые русские болеют гигантоманией, или только пивные короли?", - подумал Антошка
А вот боль перестала быть громадной, более того, почти ушла. Юля, действительно обладавшая начальным багажом медсестры, сделала ему еще пару инъекций, потом дала несколько таблеток ибупрофена. Антон, правда, в нарушение всех медицинских норм, потребовал для запивки таблеток какой-нибудь алкогольный коктейль ("мне сейчас можно капризничать, сколько захочу"). Юля, смешивая мартини с соком, пару раз отхлебнула из бутылки. Ей самой стало легче и она уже не покусывала губы, когда каждый раз глядела на Антона. Пока Юля упражнялась в медицине, Антон лежал перед ней на массажном диванчике и печально разглядывал изуродованный костюм, брошенный на кресло. Обнажился Антон не без борьбы; Принцессе пришлось пять-шесть раз повторить, что "она все уже видела".
Когда Антон был полностью раздет, Юля с удивлением обнаружила на его шее маленький золотой крестик. Удивилась она потому, что большинство ее одноклассников, чувствую себя достаточно свободными для своего возраста, носили цепочки с памятными черноморскими камушками или какими-нибудь серебряными зодиаками турецкого производства.
Сейчас Антон лежал в спальне, болтаясь между бодростью, сном и остатками боли. Юля, только что приняла душ и вошла в комнату, хрустя яблоком.
- Стоп. Я не сообразила. Ты же должен быть голодным. Небось, даже не обедал? Сделать бутер с ветчиной?
- Спасибо, - искренне ответил Антон. - Не забывай, у меня самого губы как первосортная ветчина. Я ими успешно поужинал. Лучше о соленом не говори.