— Так ты меня за связи мои работать позвал, что ли? — начал закипать Максим.
— Нет, Максим. Не за связи. Не только за связи, — Мыльников сделал ударение на «не только». — За опыт, за смелость, за знания, за этот, как его… за интеллект. Но и за связи тоже. А ты как думал?.. Связи в нашем деле — оч-чень многое значат…
Мыльников смотрел в глаза. Виригин выдержал взгляд. Ответил, подумав:
— Боря, у меня в системе знакомых хватает. И цену неформальных контактов я понимаю. Но с этими мужиками, Борь, я столько лет в одном кабинете и в засадах…
— Ладно. Понимаю, — вздохнул Мыльников. — Тогда к следаку едем… Через офис: пиджак твой возьмем, мою печатку… О, и портфель новый!
Вспомнив о портфеле, Мыльников повеселел.
Когда вышли из зала суда, на улице шел дождь. Притормозили под навесом. Теплый дождь. Так называемый «слепой»: солнце даже не дало себе труда скрыться за облаками, светило сквозь струи. И вода искрилась на солнце. Летний сад — напротив, через Фонтанку, руку вроде бы протяни — таял в серебристой туманной дымке, напоминая сказочный лес.
Такие вещи от настроения зависят, а настроение у всех было хорошее, особенно у матери и сына Черемыкиных. Костя прижимал к груди рюкзак с вещами — все же собрали с собой на суд. Мало ли… Не пригодилось. К счастью.
— Видите, всё, как и обещал, — самодовольно произнес Мыльников. — Два года условно.
Мыльников достал из пачки сигарету, похлопал себя по карманам. Костя поднес ему пистолет-зажигалку… Виригин неодобрительно покосился на игрушку. Таким пистолетиком запросто пугнуть можно, как настоящим.
— Спасибо вам, Борис Авдеевич, — прижала руку к сердцу Черемыкина.
— Да что вы, что вы… — засмущался Мыльников, — это моя работа… А ты что, Константин? Поумнеешь теперь?
— Мне хватило… — отозвался Костя. Он и впрямь собирался поумнеть. «Травку» курить, во всяком случае, точно не будет. Ему и не нравилась особо анаша, он к пиву привык. Так курил, за компанию…
— На фабрику к себе его устрою, — сказала Черемыкина. — Пусть узнает, почем фунт изюма…
— Вот это правильно! Матери помогать надо, — назидательно изрек Мыльников. — Только на отметку в инспекцию ходи, не пропускай, а то снова дело возбудить могут. Милицию не зли лишний раз. И от своего приятеля Ромы подальше держись.
— Ой, Борис Авдеевич, я прослежу… — закивала Черемыкина.
— Может, вас до метро подбросить? — расплылся в улыбке адвокат. — Дождь все-таки…
— Нет-нет, мы пешочком пройдемся. В Пантелеймоновскую вот заглянем, свечки за ваше здравие поставим, Борис Авдеевич… И за ваше, Максим Павлович…
— Тогда всего доброго, — попрощался Мыльников.
А Виригину стало не по себе. Раздели людей, а они еще свечки за них пойдут ставить… Заговаривать об этом с Борисом было бесполезно. Но тот вдруг сам заговорил.
— Смотри-ка, Максим, в церковь люди пошли… Хорошее ведь дело. Счастливы они сейчас, Максим. По-настоящему счастливы. А почему? А потому что далась им победа серьезной ценой. Большими, по их меркам, деньгами. А получи Костик свои два условно бесплатно, были бы они сейчас так по-настоящему, полнокровно счастливы?.. Нет, Максим. Забыли бы к вечеру. Так что, — совсем уж неожиданно закончил адвокат, — наша работа имеет и метафизический смысл!
Виригин промолчал.
К вечеру Костя о счастье своем, конечно, еще не забыл. И мысли у него были вполне «метафизические» — философские, то есть. Он сидел за тем же столом, что и вчера.
И внешне ничего не изменилось. Тот же стол, та же скатерть. Чашки с синим орнаментом.
А на самом деле — как будто целая жизнь прошла.
Пронесло, надо же. Повезло. Повезло Косте Черемыкину. Надо, наверное, что-то доброе в ответ сделать. На работу устроиться. Матери помочь. А то она ишачит — зарабатывает, а он… И почему это раньше ему не было стыдно за свое тунеядство?
Мать стояла в коридоре и подкрашивала губы. Вид у нее был уставший.
— Ты куда, ма? — спросил Костя.
Костя вдруг осознал, что на самом-то деле очень любит мать.
— К соседу, Ивану Тимофеичу, — ответила Черемыкина. — Я ненадолго.
— А чего ты к нему все разгуливаешь-то?
— По дому ему помогаю, уборку делаю. Жена его в санатории.
— Он что, сам не может? — нахмурился Костя. Этот толстяк никогда ему не нравился, а тут еще на днях встретил на лестнице и как-то неприятно похлопал по щеке. Как Гитлер немецкого пионера в фильме «Семнадцать мгновений весны».
— Мужики — они беспомощные, — пояснила мать. — У него там вещей полно, а пыли… Жуть как много!
— Что-то ты темнишь, — с недоверием сказал Костя.