========== 1. we come from a world of bad dreams ==========
В дверях эдема ангел нежный
Главой поникшею сиял,
А демон мрачный и мятежный
Над адской бездною летал.
Дух отрицанья, дух сомненья
На духа чистого взирал
И жар невольный умиленья
Впервые смутно познавал.
«Прости, — он рек, — тебя я видел,
И ты недаром мне сиял:
Не всё я в небе ненавидел,
Не всё я в мире презирал».
“Ангел”. А. С. Пушкин.
Когда я тру подбородок, невольно прижимаясь безымянным пальцем к своему кадыку, я слышу, как ухает мое сердце. Я ощущаю пульс в своей голове. В своих руках. В подушечках пальцев.
Я слышу женский голос:
— Время смерти — двадцать три часа, тридцать восемь минут.
У меня темнеет перед глазами.
Оперативно-розыскная группа счищает отпечатки и следы. Берет на анализ кровь, битое стекло, куски ткани. Эта женщина — которая только что засвидетельствовала смерть своему помощнику — перестает делать прямой массаж сердца моей некогда мачехе.
Она тяжело дышит, волосы выбились из её туго завязанного хвоста. Она качает головой — отчаянно и неосознанно. Я не знаю, первая ли это у неё смерть или нет — она бы ничего не смогла сделать. Это не больница, и каталка позади меня не давала ей гарантии на успех.
Мы встречаемся с ней взглядами, и она, пошатываясь, встает. Она бледная, она дрожит, она напугана не меньше нас всех в этой комнате. Сердце гудит у меня в голове, когда она подходит ко мне и кладет руку на плечо:
— Вы бледный. Вам нужна… помощь?
Я слышу её так, как если бы я находился на дне бочки, заполненной водой. Её белый халат рябит. На ней кровь моей мачехи.
Шум в моей голове. Даже в моей глотке.
Она говорит:
— Нашатыря?
Я качаю головой. Её трясет не меньше меня. Она хорошо выполняет свою работу. Я поднимаю взгляд на молодого следователя. Его рука дрожит, когда он заполняет акт. Я понимаю, что он боится написать что-то не так. Возможно, он встал в чьи-то кишки, поэтому он старается не блевануть — его туфли и вправду в непонятной жиже.
Тут сплошная кровавая мясорубка, состоящая из мозгов, внутренних органов и крови. Комната увешана ими, как елка новогодними игрушками.
Доктор отходит от меня и бегло оглядывает помещение.
По моему лбу стекает капелька пота, когда в моей голове я слышу голос моей матери, зовущей меня будто с нижнего этажа, а за ним — глухой звук от удара. Я способен почувствовать запах нового кожаного салона машины моего отца, который я видел в последний раз.
Я встречаюсь взглядом с Азирафелем.
Своим напуганным взглядом я встречаюсь с его.
Я вижу, как он удивленно приподнимает брови и встает, закидывая в пакетик чьи-то волосы — слишком темные, чтобы они могли принадлежать моим родителям.
Его форма почти идеально чистая не считая окровавленных медицинских перчаток на нем.
Я ощущаю, как доктора около меня едва пошатывает. Она цепляется за окровавленную некогда белую колонну. Крови настолько на ней много, что её рука просто соскальзывает с неё.
Сердце продолжает сильно биться у меня в груди.
Я говорю ей:
— Извините, мне нужно отойти.
Она сипло говорит:
— Вам нужна помощь.
Я качаю головой и, хватаясь за стену, чтобы устоять, иду на третий этаж. Мои ноги подгибаются, когда я поднимаюсь. Я слышу звук сирен полицейских машин и скорой помощи. Я слышу мешанину людских голосов, которые смешиваются в непонятный белый шум в моей голове.
Моя ладонь настолько мокрая от пота, что соскальзывает с перил.
Я слышу, как меня окликает моя биологическая мать. Я слышу её голос.
Это просто паническая атака, — повторяю себе я, когда поднимаюсь на ступеньку выше.
Это не инфаркт и не проблемы с сердцем, я здоров, — говорю себе я, когда крепче вцепляюсь в перила, чтобы устоять. Меня шатает так, что я вклиниваюсь своим бедром в перила.
Мне просто нужно дышать. Дыши, блять, гребаный ты ублюдок, сделай один блядский выдох.
Я открываю рот, но не получаю воздуха.
На ощупь я нахожу гостевую комнату. Мои колени встречаются с белым ворсом ковра посреди этой комнаты. Перед глазами мелькают мушки, в ушах ровный белый шум. Я опираюсь взмокшей спиной о диванчик позади меня.
Дыши, блять, сделай выдох, кретин, сделай этот выдох — шумит у меня в голове, пока я пялюсь в выбеленный потолок.
Это просто паника, просто ничего не значащая паника, ты сильнее этого — ухает в голове. Я дергано открываю рот, но не вырывается ничего, кроме хрипа.
Я смог бы сделать два или три выдоха, перед тем как услышал звуки шагов. Я нихрена не вижу. Перед моими глазами бензинные пятна.
Эти бензинные пятна растекаются, становятся больше, когда меня хватают за затылок.
— Дыши, давай, сюда.
Я слышу шорох бумажного пакета — у него он всегда с собой. Да, конечно, Азирафель, кто бы это мог быть ещё.
Его рука соскальзывает к моему пульсу на шее, когда я дереганно делаю вдох. Я чувствую, как что-то хрустит в моей грудной клетке, а бензинные пятна перед моими глазами трескаются, разлетаются на сотни искр.
— Да, вот так, молодец, ещё раз, — я слышу его шепот так, если бы он шептал мне из дальнего угла этой комнаты.
мне нужен воздух.
Я замечаю краем глаза, что окно действительно открыто.
— Я досчитаю до трех, и ты выдохнешь, до шести — и ты вдыхаешь, хорошо? Энтони, ну, давай же, Раз…
Я поднимаю на него свой взгляд. Свой полностью отсутствующий пустой темный взгляд.
Он говорит:
— Два.
Я вижу то, как его взгляд мечется по всему моему лицу. Его тоже трясет. Даже его трясет. Хотя это не то, что должно было бы его напугать. Двойное убийство с особой жесткостью с отягчающими в виде убийства беременной женщины, сопряженное с сильными страданиями жертвы — это то, что он уже видел. Я знаю.
Он говорит:
— Три.
Я выдыхаю
Он убирает пакет. Его рука скользит к моему затылку. Я прикрываю глаза, когда он досчитывает до шести, я делаю вдох. Он гладит меня по затылку, и под моими глазами нет ничего, кроме тьмы.
Я не знаю, сколько проходит — вечность или две. Минута или десять. Час или два. Но когда я открываю глаза, то способен расслышать, что из всего шума уже нет звука сирены скорой. В них больше нет необходимости.
Я поднимаю свой взгляд на Азирафеля, пока он сидит передо мной на коленях.
— Нормально?
Я киваю.
Хотя нет, нихрена, блять, не в порядке. Мы это оба знаем. Но у нас ещё есть дела: мне нужно дать показания (понятия не имею, о чем), а ему продолжать оперативную работу. Нам нужно закончить свою работу.
Азирафель говорит:
— Ты должен был сказать доктору, что тебе плохо. Пока она там была. Если бы я не заметил, то…
— То ничего бы не случилось, — отрезаю я, поджимая губы и с трудом вставая.
Он встает за мной и протягивает мне белый платок. Я принимаю его и вытираю мокрое лицо и руки. Мне нужен душ. Я чувствую, как вспотела моя спина, я чувствую, что у меня даже рубашка прилипает из-за влаги к спине.