— Какой в этом смысл?
— Я не знаю, — она покачала головой. — Я только знаю, что полиция не будет этим заниматься, но мы можем… сами. Ты знаешь, у нас есть отличные детективы, и…
— Может, мне стоит самому разо..
— Нет, — отрезает резко она, посмотрев на меня исподлобья. От её взгляда буквально мороз по коже. — Это опасно.
— О, Дьявол, не надо, хотели бы они меня убить — пошли бы напрямик.
— Может, это ловушка? Чтобы ты сам залез туда, и…
— А может они хотят, чтобы я залез туда, чтобы к себе перевербовать?
— А может ты перестанешь лезть туда, куда тебя не просят? Ты не разбирался с этим десяток лет, а сейчас решил?! Просто оставь это нам. Хоть что-нибудь оставь нам, Кроули.
Она резко открыла дверь, не дав мне ответить. Я лишь проследил за тем, как она захлопнула её и выехала со стоянки. Я остался так стоять, прижимая папку к себе. Это происходит действительно давно. Только любовницы и близкие люди. Хорошо, что у меня нет друзей, и всё моё приятельство — только Азирафель. Тот, о котором не знает никто.
Но она была права, с этим пора разбираться.
Я снимаю сигнализацию со своей машины и, выезжая на улицу, смотрю на время. Мне нужно отоспаться, потому что я обещал это Азирафелю. А он уж точно поймет по мне, спал я или нет.
В моей квартире холодно и не пахнет ничем. Большую часть времени я просто ворочусь на кровати и смотрю в потолок. В моей голове диафильмами сменяются сцены прошлого. Фотографии моей бывшей девушки. Мои родители. Азирафель. Я думаю об этом слишком много, и, в итоге, выпивая снотворное, ставлю будильник на шесть часов.
И, блять, конечно же, все сегодня через жопу, поэтому я просыпаюсь с ужасно дребезжащей головой почти в половину девятого.
Дерьмо!
Я даже не удивлюсь, если Азирафель пошлет меня на хер. Я спешно натягиваю на себя чистый костюм, пытаюсь привести волосы в нормальный вид (спойлер: у меня не вышло) и буквально выбегаю на стоянку, выезжая на улицу, набираю Азирафеля. Я смотрю на время.
20.48.
ну и дерьмо.
Когда он поднимает трубку, я говорю сразу:
— Просто скажи сразу: мне расстраиваться или нет.
Он молчит. Напряженно и затянуто. Я готов к худшему, потому что я уже злой, раздраженный и напряженный. Каждый раз, когда в моей работе проскальзывает хоть что-то, что может навредить Азирафелю — это пугает меня до реального ужаса. Это мое слабое место. Болевая точка. Это то, что я ненавижу. Добавьте к этому болящую голову (хорошо, что не из-за мигрени) и хреновое качество сна. Кстати, мне приснилось моё раннее детство. Тревожное и с напряженной музыкой в качестве главного саундтрека. Клянусь Сатаной, лучше бы мне снова приснилось, что мне зашивают сквозную рану. Это было бы лучше. Да, блять, все лучше моего раннего детства.
Наконец, он выдыхает и говорит:
— Встретимся там же, где и обычно.
Наверное, он слышит улыбку в моем голосе, когда я говорю:
— Отлично, ангел, с меня ужин.
Он снова тяжело выдыхает и сбрасывает вызов.
Я называю его ангелом, потому что он действительно похож на ангела. Слишком светлый и честный. Слишком не для меня — во всех планах, и я не знаю, чем я заслужил его, но, видимо, что-то я такое смог делать в своей малоприятной жизни, раз в этот день он соглашается на ужин, хотя ему вставать в шесть или семь утра — понятия не имею, во сколько он встает.
Всегда по-разному.
Я включаю музыку, чтобы расслабиться. Мои плечи буквально ломят от усталости.
Этот день был бесконечным, и я рад, что хотя бы кончится он на приятной ноте.
========== 3. i’m just made up of bad things ==========
В ресторане играет живая музыка, и пока я жду Азирафеля, невольно стучу в ритм ножиком по пустой тарелке. Я не снимаю свои очки даже здесь, и в первые пару раз, когда мы только начинали здесь ужинать, официант все время косился на меня. Потом привык. Кстати, я заметил, что нас обслуживает один и тот же парень. На протяжении уже, кажется, семи лет. Или больше? Это не то, где я мог бы быть точным.
Сейчас полдесятого, ресторан закрывается в одиннадцать, и не то чтобы у нас есть много времени, но, если быть откровенным до конца, то мы все время заканчиваем все наши ужины у кого-то дома. Просто потому что это комфортнее (а ещё мне просто нравится находиться у Азирафеля в квартире — там всё время очень уютно и его бесконечный легкий кавардак хранит в себе больше домашнего комфорта, чем огромный особняк моих родителей. Ныне мертвых).
Я одергиваю себя.
— Не думал, что ты приедешь раньше меня.
Его голос звучит так, как звучит голос любящей матери. Мне кажется, я могу ощутить то, насколько он мягкий и теплый у самого его нутра. Он по коже проходит не просто теплом — электричеством. До костей пробирает самых, и в этом есть куда более глубокое удовольствие, чем в вымещении злобы или садизме. В этом что-то намного, намного более тонкое.
о таком не говорят.
— Хоть здесь я решил поторопиться, Азирафель.
Я чувствую, как непроизвольно улыбаюсь, поднимая на него взгляд. Из меня наружу рвется вся моя радость и счастье, выворачивается наизнанку. Будто плюшевые мишки или мармелад — такое детско-яркое, такое наивно-светлое, преувеличенное немного, напыщенное, но реальное. Я чувствую это в себе, когда он смотрит на меня вот так — кротко, с любовью и снисхождением.
Это что-то вроде исповеди в церкви.
Я ощущаю что-то наподобие того, будто бы все мои грехи отпущены. Будто бы я сам по себе прощен.
но я непрощаем.
Поэтому время проведенное с Азирафелем особенно бесценно. Я могу ощутить то, как полностью спадет напряжение, как сбавляется крепость узла, затянутого в моей грудной клетке, как даже холод в моей груди внезапно теплиться начинает.
Это выше понимания, громче слов. Это не опишешь досконально, и вы не поймете такого, если не чувствовали такого хоть единожды.
Если вы не были воплощением греха, найдя на минуту-другую приют, где бы вас действительно поняли и приняли.
Где бы вас знали.
Азирафель святой — я вам клянусь.
Он говорит, беря меню:
— Работа?
Я киваю.
В моей глотке застывает что-то вроде: нет, то, что у меня там — не работа, моя работа — не дотронуться до тебя, не посмотреть так, будто я тебя с детства ждал, не кричать тебе в лицо о своей любви, потому что я сделал это лишь единожды и ты подумал, что я брежу. Мой долг коснуться тебя взглядом так, чтобы ты тоже смог ощутить всю свою ценность и важность, чтобы ты смог понять, что твоя жизнь стоит миллионов всех тех, кого я убил.
Вот моя работа.
И, вообще, знаете..
маниакальность она везде маниакальность.
даже в любви.
особенно в такой любви.
— В этот раз ты довольно быстро прилетел. Это не заняло у тебя даже трое суток, — он качает головой, а я опираюсь о кулак, сам не замечая, что пытаюсь подобраться к нему ближе.
Подползти буквально. Под кожу залезть.