В моей голове звенит: «Я делаю это уже лет пятнадцать, удивительно, что ты не замечал».
Если что-то хотя бы косвенно касается Азирафеля, то я действительно спрашиваю у него разрешения. Я не хочу, чтобы он думал, что могу насильно вклиниться в его жизнь. Я максимально послушный, если дело касается его. Как он этого не понял — с Дьявольской помощью, разве что. Возможно, Дьяволу стыдно за меня, но никто не идеален.
— Я хочу, чтобы сейчас мы работали сообща, поэтому я…. я хочу, чтобы это было… добровольно?..
Я звучу так, будто сам не до конца уверен в собственных словах. Будто бы я сам не знаю, о чем говорю — хотя это не совсем так.
Азирафель выдыхает, его плечи опускаются и он, сделав глоток вина, ставя бокал в сторону, говорит:
— Ладно, я посмотрю базу. Но там не будет подозреваемых. Никто даже косвенно не трогал эти дела.
— Я знаю. Поэтому я прошу помощи у тебя.
— И это пугает меня больше всего.
Его голос звучит так, будто бы он мертв. Будто бы он не дышал, когда говорил это. Возможно, его это и вправду напрягает.
Просто на заметку, народная мудрость — если вас о помощи просит профессиональный киллер, то жди беды. Никакая любовная история не начинается с такого. Никакая сказка не начнет с момента, когда тебя просит хоть о чем-то гребаный киллер. Это не та история, у которой может быть Хэппи Энд.
И я, и он это знаем, и мне словами не передать, какой благодарностью во мне отдается факт того, что он согласен. Что он доверят мне настолько, что готов ступить во что-то такое.
Чтобы вы понимали, он собирается не просто мне помочь, он подписал соглашение на то, что он готов вступить одной ногой в наше болото. В наше логово диких зверей.
Мы соприкасаемся ребрами ладоней, и я ощущаю, как моё сердце снова пронзает приятное нытье. Я смотрю на него из-под очков. И, возможно, он и вправду догадывается о том, что я просто на его стороне. Что я в любом случае буду стоять впереди него, даже если на нас ополчаться все те дикие звери. Мне ничего не стоит отдать свою жизнь за Азирафеля.
И даже моё «я убью за тебя» сказанное для Азирафеля будет иметь совершенно другой смысл. Да, конечно, слышать такое от убийцы — это скорее смешно, потому что я могу убить ради веселья, а не ради кого-то. Но убийство ради Азирафеля будет совершенно другим. С особой жестокостью и ненавистью. С особым удовольствием. Даже в самом изощренном хобби есть тот лакомой кусок, который ты можешь позволить себе лишь изредка или вообще не можешь.
Но, к сожалению, ему не нужны убийства ради него.
и мне приходится жить ради него.
И, поверьте, это намного сложнее. По крайней мере, если вы хотя бы отчасти живете той жизнью, что живет Энтони Дж. Кроули, то вы должны примерно понимать то, насколько сложно действительно жить, а не просто существовать от рассвета до заката куском плоти с набором холодных расчетов, махинаций и комбинаций для взлома программных обеспечений.
— Ты хочешь, чтобы это было максимально стандартное расследование?
Азирафель говорит, когда у меня полный рот еды, и я лишь что-то мычу и качаю головой. По мне не скажешь, что я не хотел есть. Может, я и вправду хотел, но чувство голода я уже фактически не ощущаю. Не знаю, на каких чудесах функционирует мой мозг и организм в целом. Ещё один аргумент в пользу того, что я не человек.
Проглатывая так и не прожеваный кусок мяса, я говорю:
— Нет. Просто мне нужна крепкая почва. И, честно говоря, мне не хочется самому рыться в подозреваемых, а ты к этому спокойнее относишься. Ты же знаешь, Ази, я не очень люблю кропотливую работу, хотя на меня её чаще всего и вешают.
Выдох у меня выходит тяжелым, и может показаться, будто бы я действительно жалуюсь на это. Но нет, не жалуюсь, в большей степени мне насрать. Наверное. В перспективе — так мы говорим, если ситуация выходит из-под контроля и мы не знаем, что будет дальше. Но в перспективе все хорошо. Какой именно перспективе и какова возможность ее исполнения — никто не знает. В этом вся наша работа.
— Я не думал, что ты… заволнуешься об этом…
Он ковыряет вилкой свою еду, а у меня опять полный рот мяса. Я стараюсь его пережевать. Я хмурюсь.
Я волнуюсь об этом уже хренову тучу времени, но мне легче было думать, что всё нормально, потому что чисто теоретически с Азирафелем я не ебусь, а значит его вряд ли поставят в список жертв. На самом деле, я не знаю, как они работают.
Он говорит:
— Ты любил свою последнюю девушку, да?
Он ковыряет вилкой уже и так размазанное блюдо по своей тарелке. Я смотрю на это краем глаза. Он говорит это с надеждой. С той надеждой, которая взывает к тому, что у меня появилось сострадание и любовь к ближнему своему. Нет, не появилась, мне по-прежнему насрать.
Я говорю:
— В подозреваемых могут быть только мужчины.
Я хмурюсь. Я помню примерное очертание того человека, который убил мою жену, а после пытался и меня. От него воняло парфюмом от D&G и у него были мозолистые сильные руки. Возможно, занимается тяжелым физическим трудом.
Он спрашивает, откладывая вилку:
— Ты ведь сожалеешь об её утрате, да?
Он складывает руки в замок. Я говорю:
— Это мужчины ростом выше метра восьмидесяти пяти. Выше меня.
Почему мы не забили тревогу сразу же после того, как на меня было совершенно покушение?
Забили, конечно же. Вроде, даже наш Босс что-то там проверял. Наверное. Не знаю. Не интересовался. Мы не проводили никакого глобального расследования просто потому что проходили месяца, а нового звоночка не поступало. Спустя год все спихнули это на простое убийство, а я под руку попал лишь по тому, что не во время пришел. Вельзевул отчитала меня за то, что разгуливаю без оружия. Не говорить же мне, что я тогда пришел бухой после встречи с Азирафелем.
Это и хорошо, и плохо. На такую анестезию мне было чуть менее больно, чем могло быть, будь я трезв.
И мне повезло, что Азирафель почти не пил в тот день.
На моей руке остался шрам от его рук. От раны, которую он мне зашивал. Это единственный шрам, к которыму я питаю столь теплые чувства.
Азирафель тяжело выдыхает и складывает руки в замок.
Он говорит:
— Ты помнишь его частично, так? Ты уверен, что это мог быть он?
— А ты уверен, что это мог быть не он? Но в любом случае сначала надо просмотреть все остальные дела. Если характер убийства и нанесение ударов идентичны и похожи на следы на теле моей бывшей жены, то все понятно.
Азирафель смотрит на музыкантов. Он шепчет одними губами:
— Мне не верится, что всё так легко. Он работает не один, Кроули, не один.
— Командование всегда одно. Ты знаешь. В любом случае, предлагаю оплатить счет и на время не думать об этом. Сегодня был тяжелый день.
Я подзываю официанта, и Азирафель кивает. Он кажется мне напряженным, но не то чтобы это было чем-то настолько серьезным, с чем бы не смогла справиться бутылочка какого-нибудь Савиьон Бланк.
Мы уже давно опытным путем убедились, что это лучшее обезболивающее во всех планах.
Я стараюсь не думать обо всем этом, когда мы садимся в машину.