И не остается ничего. Только его силуэт, выточенные черты лица из мрамора и шумное дыхание на нас обоих в этой тьме. Я не ощущаю себя, я ощущаю нас — и это напряжение, это волнение, это шумный выдох сквозь зубы и то, как соскользнули пальцы по поверхности перекладины.
Мой голос хриплый, когда я говорю:
— Эта череда убийств… так напрягает.
— Почему я тебе не верю, Кроули?
Я делаю глоток и неосознанно придвигаюсь к нему на буквально несколько миллиметров ближе. Это незаметно для него, но для меня это является огромной разницей. От него теплом буквально несет, а я весь холодный. Полностью.
— Потому что я и не стараюсь звучать убедительно. Я просто хреново спал, но хорошо работал. Это несовместимо, ты знаешь.
Он сдержанно кивает и делает один большой глоток. Внешне он спокоен, но этот жест выдает его полностью. Этот жест говорит о том, что он нервничает, я тоже нервничаю, мы все тут нервничаем, только у меня ещё и голова кругом идет, потому что мира нет, есть только запах его тела, и это будоражит лучше наркотиков. Я не шучу. Это серьезно лучше. С объективной стороны эмоционального удовлетворения — это лучше.
Никаких красивых метафор.
— Ты знаешь, я никогда не одобрял твой образ жизни.
— Но позволял — это главное.
Я кладу руку на поручень близ его руки. Мы почти соприкасаемся ребрами ладоней, и неплохо было бы сейчас услышать голос Фредди, который смог бы меня приободрить, но я слышу только шум города, машин и иногда голоса людей.
Но это все гаснет на фоне его голоса, когда он с тяжелым выдохом говорит:
— Мне приходится принимать тебя таким, какой ты есть. Другого тебя у меня уже не будет.
Мое сердце колотится в глотке. И я перестаю дышать, когда он поднимает голову и смотрит мне в глаза. Я без очков и, черт, это… это невероятно. Он видит мои, блять, глаза — и в этом доверия больше, чем можно было бы вообразить.
И пока этот мужчина с вечными синяками под глазами стоял и смотрел Азирафелю в глаза. Пока он сжимал одной рукой ножку бокала, а другой пытался незаметно придвинуться ближе к руке Азирафеля, пока он дышал обрывисто, а его голос звучал хрипло. Пока этот мужчина смотрел ему в глаза своим уставшим, воодушевленным, открытым взглядом, и даже представления не имел о том, какой у него был взгляд. Пока этот мужчина, который, черт возьми, смотрел на Азирафеля как на искусство, устало улыбался — он был прекрасен.
Пока этот мужчина ощущал ритм сердца в своей голове, шум крови в ушах, тембр голоса Азирафеля, он был самым невероятным и невообразимым человеком для Азирафеля.
Пока он стоял и медленно покачивал меж пальцев бокал вина, Азирафель лишь кинул на него неоднозначный взгляд.
«Черт, ты прекрасен, Кроули» — пронеслась обрывистая мысль в голове Азирафеля перед тем, как он поднял взгляд на небо, которое тоже погасло, оставляя только его голос, звенящий из самого нутра. Голос Кроули.
Комментарий к 3. i’m just made up of bad things
звуки агрессивной надежды на отзывы
это вообще странно, что я пишу о таком, потому что я никогда не прошу отзывов, но тут я очень сомневаюсь по поводу качества работы, поэтому очень буду рад вашему мнению (возможно я даже заплачу от счастья)
========== 4. i’m really not a mad man ==========
Комментарий к 4. i’m really not a mad man
прим.: Кроули называет своих приемных родителей просто родителями, а биологических упоминает конкретно с этим уточнением, поскольку не считает себя связанными с ними хоть как-то, поэтому когда речь идет просто об отце или матери, без указания того, что они биологические родители Кроули — речь идет о приемных.
Я брезгливо вытираю кровь с пальцев о белую занавеску. Ткань приятная, соскальзывает по коже, я лишь морщусь.
— Так вы, ребята, реально думали, что оно так работает?
Вы бы видели глаза их главаря — и Вам бы тоже стало весело. В нашем распоряжении, вообще-то, всего один глаз, но этого хватает, чтобы оценить его бешенство, страх и зашуганость. С его макушки на лицо обильно стекает кровь, поэтому он не может открыть второй глаз. Он дергается, и Лигур так сильно вдавливает дуло в его глотку, что я морщусь. Ему следовало быть аккуратнее — этого и стошнить же может, если он нажмет пистолетом на глотку.
— Вы, ребята, сочли, что можно рыться в наших делах, думая, что у нас нет защитной системы? Не то чтобы её невозможно было взломать…
Я неоднозначно пожимаю плечами и давлю в себе смешок, когда Хастур недовольно зыркает на меня. Он знает, что я как-то шутки ради действительно попытался взломать нашу систему. Не сказать, что это был полный провал, но наш программист потом ещё три дня поднимал все защитные программы и пароли — если бы у меня было на час больше времени, у меня бы все получилось. Но я вспоминаю взгляд своего Босса, и, думаю, меня Сатана уберег от этого, потому что вряд ли бы он этому обрадовался. В конце концов, тогда они бы могли не поверить мне, что я сделал это шутки ради.
Будто бы я, блять, и так не владею достаточным количеством информации, чтобы значительно подгадить нам. Мне просто это не нужно.
— Ладно, может, и невозможно. У меня не получилось.
Я поднимаю руки вверх, будто бы сдаюсь. Я делаю шаг вперед, становясь на чью-то щиколотку. Этот пол усеян трупами. Можно ли было обойтись без жертв? Конечно. Решил ли я так и сделать? Нет.
На самом деле, никто не любит лишних жертв и смертей, потому что это тупо и неоправданно, но Босс должен понимать, что он делал, когда давал мне очередную поеботу уровня дошколят, а не серьезное задание. Что он ещё от меня ожидал? Что я с ними в покер сыграю?
Это даже не задание, это какая-то демо-версия миссии про разведку. Будь мы шпионами, нам бы понравилось, но нет, блять, мы здесь не для этого — даже Хастура заебала подобная волокита. Под его ботинком только что хрустнули чьи-то кости.
Я становлюсь на кого-то ещё, и он подозрительно вздрагивает.
Я опускаю взгляд вниз. Он лежит головой в некогда светлый ковролин, но теперь в некоторых местах, при наступлении на него, издается влажный звук от количества крови на нём. Босс нас возненавидит. Но он сам виноват.
— Эй, ты что, спишь?
Носком ботинка я заставляю его посмотреть на меня. Его глаз залит кровью, но я способен разглядеть его взгляд. Не сказать, что испуганный, но смотрит он на меня так, как бы смотрел Иисус на Бога в момент распятия.
Это сравнение застревает у меня рвотным позывом, потому что любая тематика Бога — отвратительна. Нет никакого Бога. Нет никакого спасения. Я расскажу вам, как это работает. Это просто механизм управления. Так государство воздействует на сознание определенного слоя населения.
Я становлюсь на его лицо с такой силой, что вылетает пару зубов, и вслед раздается заглушенный тихий стон. Возможно, он почти в отключке, возможно, из него вытекло крови столько, что это из-за неё из-за ходьбы сейчас раздаются хлюпки.
Я смотрю на него из-под очков и вижу, как он нервно дергается, содрогается. Небольшой каблук моей обуви вдавливается ему прямо в щеку и если я нажму ещё сильнее или сделаю ещё один удар, я смогу вывихнуть его челюсть или порвать щеку.