Перед тем, как выйти туда, вниз, на первый этаж, Азирафель говорит мне:
— Не думал, что даже ты…
Я качаю головой, когда складываю платок в аккуратный квадратик.
Мой голос хриплый, будто простуженный, когда я говорю:
— Я тоже.
***
Ты представляешь себе немного по-другому утро в Лос-Анджелесе. В твои планы входит стандартный английский завтрак, солнечный мягкий свет и белые простыни. Приятная тяжесть после вчерашнего тяжелого дня. В общем, об этом можно думать, что угодно, но вместо этого я подскакиваю на кровати и утыкаюсь своим взглядом в потолок. Горит свет. Я забыл его выключить.
С трудом поднимая руки, едва дрожащие, я хлопаю ими. Свет гаснет. Комната тонет в приятном ночном сумраке, а я ещё с минуту слушаю то, как бьется мое сердце в ушах. Кажется, нет и четырех утра.
Когда мне было десять, я хотел переехать жить сюда, в Лос-Анджелес. Я представлял себе своё утро так: у меня будет милая добрая девушка (обязательно блондинка с голубыми глазами!), я буду просыпаться на чистых белых простынях от запаха готовящихся панкейков. Она будет ходить в моей рубашке, которая бы достигала ей до середины бедра, танцевать под какую-нибудь попсу и смотреть на меня так, будто любит.
Сейчас я кое-что понял: если бы хоть одна дрянь в моей рубашке танцевала под попсу, я бы пристрелил её. Потому что никто не имеет права включать в помещении, в котором нахожусь я, гребаную попсу.
Так вот, идеальное утро…
Тупая блондинка в моей рубашке. Я бы обнял её со спины, поцеловал в затылок и мы бы станцевали под какой-нибудь OST из популярного на тот момент фильма.
Спустя время я забил на США, как и вообще на все. Спустя некоторые события в своей жизни, понимаешь, что единственная ценность в твоей жизни — это ты сам, и никакая тупая блондинка не достойна даже твоей рубашки.
Спустя почти тридцать лет я оказываюсь в Лос-Анджелесе. В городе моей мечты.
И вот, я просыпаюсь тут. Моё идеальное утро трещит по швам, потому что я валяюсь на чистых простынях в грязной рубашке и красных разводах. Мои пальцы в пыли и засохшей крови. Где-то на спине уже, наверное, запеклась кровь, затягивая незначительную рану. Я просыпаюсь от запаха адского флешбека раньше, чем в четыре утра, и пялюсь в потолок.
Вот тебе идеальное утро, сосунок-Энтони-мелкий-пиздюк. Вот тебе панкейки, Энтони-наивный-имбецил.
вот.
жри.
вот твой лос-анджелес.
Я морщусь, с трудом выпрямляясь. Знать не знаю, что я сказал той девушке на респешне, когда заявился в отель в таком виде. Вся тройка от Gucci больше похожа на поминальный флаг гранжу, чем на некогда дорогущий и стильный костюм. Рубашка пропахла кровью и потом, на штанах, прямо на бедре, рваная дыра — и все липкое. Носки моих новеньких дерби все сбиты и исцарапаны. Мои костяшки сбиты, а из ремня торчала наверняка обойма с пистолетом.
Она ничего не сказала — точно помню. Опустила глаза, сделав вид, что ничего не заметила. Камеры в нижнем холле и на моем этаже были выведены из строя, поэтому мне не было необходимости в излишней маскировке. В любом случае, никто даже не кинется на расследование. Это была личная терка — такое полиция не трогает. Только если наши друзья сами этого не захотят — а они не захотят.
На них, помимо хранения наркотиков, ещё и незаконная индивидуальная деятельность, в том числе доставка запрещенных медицинских препаратов в штаты, где они недоступны. Мы знаем о них всё, они о нас — нихрена. Максимум пару убийств крутых шишек, которые прикрыть можно фиговым листом и забыть.
Мои плечи ломит, спина болит. Я морщусь, невольно высовывая язык, ощущая во рту мерзкий привкус рвоты, сигаретного дыма и чего-то ещё — сложно определить. Возможно, вчера я забыл почистить зубы. Не помню. Нихрена. Мои воспоминания закачиваются моментом, когда я в чужой свежей крови закинулся амфетамином в салоне арендованной машины.
— Блять.
Теперь платить ещё за чистку салона. Я не планировал тут особо тратиться на подобное дерьмо. Это, конечно, не Милан, где часть моих денег уходит на одежду, но всё равно — никому не нравится тратиться на химчистку. Даже если ты очень богат.
Мне хватает меньше часа, чтобы привести себя в нормальный вид. Выкинуть одежду, зашить сквозную рану у себя на бедре (изначально мои навыки были отвратными в этом деле, но я уже поднатаскался, так что поход к врачу может подождать некоторое время — без страховки цены на медицинскую иглу с ниткой тут бешеные), побриться, почистить зубы, помыться и надеть чистый глаженый костюм.
Через ноутбук я настраиваю камеры на прежнюю работоспособность — надо было сделать это раньше, но вчера я был не в состоянии. С той головой я просто мог бы вывести из строя все нахрен, так что я даже рад, что не стал рисковать.
Ритм моего сердца давно успокоился. Но когда я моргаю — я вижу размазанный череп своего отца по белому ворсу. И тогда я моргаю ещё раз. И тогда я достаю из своей аптечки таблетку. Я запиваю её колой-зеро, которая стоит тут у меня со вчерашнего вечера. Каждый раз, когда я вижу эту картину, мне нужно выпить таблетку. Так сказал мне мой врач. Он сказал, что это спасет меня от мигреней — понятия не имею, правда ли это, но я следую всем указаниям.
Не хочу, чтобы у меня болела голова. Ненавижу головную боль.
Ах да, кстати, про головную боль.
Я набираю Лигура. Нас тут трое. Не то чтобы я радовался своей компашке, но что дали — с тем и работаю. Я мог бы работать в одиночку, но даже мне нужна подстраховка и люди для «грязной» работы. Вообще, увидев вы бы меня сегодня утром, вряд ли могли подумать, что за меня кто-то выполняет грязную работу. Но, вообще-то, да. Так это у нас работает.
— Блять, Кроули, ты сошел с ума?
— Уже как лет десять, но спасибо, что заметил, — я зубами отдрегиваю колпачок от ручки и наспех по памяти рисую наше вчерашнее место. Мне нужен максимально схематичный план вчерашнего здания. Я рисую его по памяти, но с каждой новой линией перед моими глазами мелькает вчерашнее место.
Я рисую схематично холл — перед глазами вспыхивает белая тумба с искусственными цветами в нем. Это были… не знаю, как они называются. Эти белые пушистые цветочки.
Я провожу линию к главному холлу, и мои глаза видят красный ковер с золотой бахромой. Безвкусица.
Зарисовывая запасной вход, перед своими глазами я вижу труп с вываливавшимися из живота кишками. Ему совсем немного не хватило.
— Ладно, что там у тебя?
Из них двоих — Лигура и Хастура — с первым мы куда лучше общаемся. Он больше идет на контакт и чаще готов идти на уступки. Хастур — заноза в заднице, он все время морщит нос и втайне ненавидит меня. Но он куда лучше слушается Лигура, и, слава Сатане, у того хватает мозгов передавать мои приказы так, будто бы это он их придумал.
— Жучок, — говорю я, когда вырисовываю выход на крышу. Я слышу, как скрипит лестница под весом моего тела.