Мой отец жил в частном секторе, и теперь, с каждым моим шагом, я ощущал, как меня парализует страх. Меня не трясло, транквилизаторы делали свое дело, но мне было так страшно, черт возьми.
Какова возможность того, что сейчас он выпрыгнет из-за угла с пистолетом? Не то чтобы у меня не было пистолета, но, все-таки…
Я нашел спальную с третьей попытки, и что-то во мне замерло, когда я увидел его на кровати. Он спал. Повернувшись на бок, он спал. Вот так просто. Я аккуратно прошел внутрь, не закрывая дверь. Мышцы работали как надо, колени не подгибались. Но я дышал этим гребаным воздухом и что-то во мне боялось. Этот чертов ребенок, которого насиловали, избивали, который подсел на обезболивающее — он боялся во мне.
Его не заткнули ни наркотики, ни таблетки. Ничего бы не заставило его успокоиться.
Отец поерзал и снова затих. А я стоял и пялился на его спину. Было намного темнее из-за занавешенных штор, но глаза привыкли. Я видел его очерки. Я на момент задумался: а как он жил все это время? Где брал деньги, чтобы убивать всех моих близких и нанимать довольно хороших людей? Дом, в принципе, был неплохо обставлен, да и двухэтажный с крепкой хорошей винтовой лестницей.
Я подошел к нему ещё ближе. Я мог бы просто застрелить его уйти, но нет. Когда я говорил, что все кончится, я имел ввиду, что все на самом деле кончится.
Я засек время, поднося смоченную заранее тряпкой. Я думал, что он проснется, потому что первую минуту он ерзал, пыхтел и сопел, а потом стал успокаиваться. Хватило трех минут. Я тыкнул его в плечо, но — ничего. Теперь надо было действовать быстрее и усадить его куда-нибудь, пока язык не стал заваливаться во всякие неприличные места.
В себя его приводил сначала ударами по лицу, потом нашел нашатырь. За всё время приготовительных действий я уже успокоился, включил свет и просто делал свою работу. Он изменился. Поседел сильно, иссох, выглядел уже не так устрашающе. Именно своего отца — так, как я его помнил — я уже не видел. Был просто какой-то старик, который должен был ответить за все проступки моего отца.
Так я к этому относился, и это работало.
Когда он стал приходить в себя, в комнате уже все пропахло керосином и нашатырем. Я убрал от него руки, а он, кажется, пытался понять все минуту. Он пялился по сторонам, дергал руками.
А я стоял рядом с самым невозмутимым лицом, потому что на этот момент мне действительно стало все равно.
Когда мы встретились взглядами, я даже не увидел в нем испуга. Да неудивительно, я б на его месте тоже со дня на день ждал своей смерти, так что вряд ли он расстроился и испугался.
— Привет, пап.
Он не ответил. Просто смотрел на меня и, может, все-таки немного напрягся. Не знаю. Я невольно вспомнил все те моменты. Вот я изнасилованный десятью мужиками едва дышу, и вот он — на коленях извиняется. Вот я — с ногой в гипсе и едва не захлебнувшийся недавно в своей крови, и вот он — рыдающий и обещающий, что все пройдет и больше этого не повторится. Он делал это каждый раз.
Как истинный психопат — разорвать в клочья и извиниться. Этим я и занимался рядом с Азирафелем. Ну, я и вправду пытался измениться ради него, но моя психопатичность все равно была впереди меня. Но я и вправду любил его.
Своей тупой, никому не нужной психопатичной любовью. Но ему было этого мало.
Поэтому я был вынужден разорвать его сердце в клочья. А потом я обязательно извинюсь. Этому меня учил мой отец.
— Долго, да? Я должен был сделать это раньше и все такое. Прости, задержался. Одно время у меня не было необходимости, а теперь… теперь вообще ничего нет.
Я развел руками, обходя комнату по периметру, а после встав напротив него, в двух метрах, смотря ему в глаза.
— Так они в него попали?
— Кого?
— Азирафель, — он даже не запнулся, когда назвал его имя. Он знал его. Черт возьми, это действительно все это время был он. Он знал меня так хорошо. Сейчас это уже даже не пугало, если быть честным.
— Нет. Он жив. И слава Дьяволу. Иначе бы я так и не пришел сюда.
— Под чем ты? У тебя глаза…
— Как у тебя. Заткнись.
Он действительно был готов умереть. Он хотел этого. Дьявол, ему же семьдесят, наверное, при его образе жизни, он вообще не думал, что доживет до этого. Возможно, он думал, что я найду его раньше, но почему-то я не приходил. Потому что во мне была любовь, и она не давала мне самому покончить с этим всем.
Я любил, черт возьми, правда любил, но никому это не нужно было.
Мы просто уставились друг на друга. На самом деле, я думал, что я что-нибудь ему скажу, выскажусь, но говорить не хотелось. Внутри была выжженная всеми веществами пустота и эта пустота хотела отдохнуть. Хотела дать мне отдохнуть.
— Тебе повезло, — сказал я, потерев лицо руками. — Когда из меня ещё не сделали то, что сделали, два месяца назад я думал, что найду этого человека— то есть тебя — заставлю его что-нибудь сожрать, что сделает из него овоща, или просто сделаю инвалидом. А потом отправлю в тюрьму, приписав статью педофилии. Я думал сделать так изначально. Я не хотел быть милостив к этому. Но, как видишь, меня превратили в вот это все, поэтому тебе повезло. Ни инвалидности, ни тюрьмы, не насилия в ней же. Все кончится быстро. Скажи же, повезло? Я милостив к тебе, пап.
Он поджал губы, вздернув бровь и кивнул. Он смотрел на меня с разочарованием.
— Так где, блять, ебаная благодарность? Ты просто, блять, сидишь, и даже не боишься! Я не чувствую ни отмщения, ни спокойствия, ни удовольствия! Скажи мне, блять, гребаное спасибо!
— Отмщение? Ты должен мстить себе, а не мне. Это ты виноват.
Мой отец все ещё был самим собой. Независимо от возраста, взгляда, проседи и потерявший эластичность кожи, он был моим отцом. Тем, кого я помнил. Тот, кто сделал из меня это.
Мой отец был им. Моим мучителем, моим страхом и ужасом. Ничего не изменилось.
— Тебе уже слишком много лет, чтобы жаловаться на то, что это из-за меня. Ты давно должен был это перерасти или прийти ко мне раньше. Но ты, видимо, боялся, лелея этот страх, вырос в вот это вот и теперь решил обвинить всех. Нет, это ты виноват. Только ты виноват в том, кто ты теперь.
В голове снова щелкнуло. Так же, как и недавно, когда я пришел за тем, кто стрелял в Азирафеля. Перед глазами на секунду все помутнело, злоба задушила меня, и я даже не заметил, как врезал кулаком ему по челюсти. Потом ещё раз. Ещё раз. В один из ударов стул упал вместе с привязанным им и я зарядил ногой по животу.
— Я, блять, виноват, так это я был виноват?! Я был виноват, что ты конченный ублюдок, что ты сделал из меня игрушку для битья и секса?! Я, блять, был виноват, когда ты и твои дружки меня насиловали?!
Я бил и бил. Бил по лицу, по груди, по плечам, по животу и груди. Бил ногами, не обращая внимание на чавкающие звуки, на кровь. Из меня только рвались слова.
— Я виноват в том, что ты разрушил мне психику?! Что ты вынудил меня подсесть на наркотики?! Что ты, блять, разрушил мне жизнь?!
В конце концов я остановился, когда стал задыхаться собственным потоком слов, стал говорить на одном дыхании и мне просто стало трудно дышать. Я отошел на два или три шага назад и глубоко вдохнул. Пульс бился висках и я, наконец, смог начать видеть — до этого была только смазанность и шум.