Но Ричарда рядом не было, и никто ему не мешал себя самоистязать. Он заслужил эту боль. Он это знал.
Поэтому он проверил один адрес, удостоверился, что нужные люди там все ещё живут и в эту же секунду надел пальто и вышел, вызвав такси. Машину в аренду он брать так и не решился. Думал, что это спасло бы его от таких поступков.
не спасло.
Через почти час он стоял перед знакомым порогом, который, кажется, ещё хранился в его памяти, только при свете сентябрьского солнца. Он нажал на кнопку звонка и тяжело выдохнул. Потер ладонью лицо, ощущая как сердце делает кульбит. Кроули уже даже внимание на это не обращал. Пусть хоть взорвется к хреновой матери — Кроули не заметит.
Дверь открыл высокий темноволосый мужчина с аккуратной бородой. Кроули уставился на него, подумал, что ошибся номером дома, а потом узнал в нем того работника в лаборатории в забавных очках в толстой оправе.
— Э… вы… Вы что, живой?..
— Ньют, кто там? Не пускай сквозняк, холодно же! И так неда… Бог мой, Кроули!
Сам Кроули не разобрал момент. Просто когда он моргнул, он ощутил, как его ребра плотно сжали в тисках. И откуда в её руках столько силы? Кроули растеряно пялился на Ньюта, тот — на него. А Анафема обняла его так, что дышать было сложно. Кроули и вправду не дышал.
— Живой…
— Ага. Ну ты же сама говорила, что у меня не суицидальное поведение. Знала же, — попытался отшутиться Кроули и с трудом сделал шаг вперед, чтобы Ньют закрыл дверь, и их перестало продувать холодным декабрьским ветром.
Кроули обнял в ответ, уткнувшись носом в макушку. Её волосы даже пахли тем же. Духи, шампунь, кондиционер — он не знал. Это был свой запах.
Кроули сам не заметил, как ему важны были запахи. Отделить чужое от своего. Иллюзию от реальности.
ричарда от азирафеля.
Ему казалось, что Анафема вот-вот зарыдает, но нет, держалась. Грозилась сломать ему ребра, но держалась. Пять минут они провели в тишине. Кроули снова ощутил себя как дома. Хотя сам Лондон был для него домом. Болезненным, но родным. Кроули всегда это знал.
— Не стой в про…
— Нет, я не надолго. У меня билет к себе через два часа.
Анафема моргнула, и тут же на её лице отобразилась такая эмоция, которою Кроули бы хотел назвать «разочарование». Но это было глубже. Сильнее. Больнее. И Кроули сам ощущал эту боль.
— Прости. Не смог не прийти.
Ньют неловко стоял поодаль и пялился на свои носки.
— Хотел увидеть тебя, только и всего. Я тут по работе, все такое.
— Я прочитала твою книгу…
— Ой, не называй это так. Дневник. Личный дневник одного шизофреника.
— Поэтому ты написал к ней посвящение? — улыбнулась она. Грустно, отчаянно, но все-таки улыбнулась. Она была счастлива ровно настолько, насколько мог быть счастлив человек, когда возвращается тот, кого ты считал мертвым.
В посвящении было написано четыре имени.
Кроули помнил. Писал дрожащими пальцами за пять минут до того, как уйти из своей квартиры навсегда.
Там было написано:
«с благодарностью за то, что были со мной в мои последние (худшие) годы:
азирафелю, который сказал: «у тебя будет время привыкнуть к этой мысли».
анафеме, которая говорила: «внешний мир не убивает тебя, он всего лишь иногда кидает в тебя ножи, и только от тебя зависит, уклониться от них или подставить сердце» (я подставил спину).
боссу, который сказал: «держи сверху двадцать процентов и не еби мне голову».
мне, который не умел решать проблемы, поэтому решил умереть».
В общем-то, хорошее посвящение. Кроули оно понравилось больше, чем сама книга.
— Просто отметил людей, которые повлияли на меня сильнее всего. Знаешь, я понял, что не поворачивался к ножам спиной. Я их жрал.
— Я давно это знала. Расскажи, как там твоя новая жизнь?
Она прижалась к его груди, а Ньют, в конец растерявшись, перестал создавать вид причастности ко всему этому и решил пока переждать это в другой комнате
Кроули рассказал про то, что слез с наркотиков, что депрессия, кажется, прошла, нет паранойи, панических атак и кошмаров. Есть только жуткая тяга к причинению боли — себе и другим. Этого он тоже в слух решил не говорить. Крепче спать будет.
Она шмыгнула носом, и Кроули не понял, плакала она или нет. Он продолжал говорить в ее макушку, поглаживая по спине. Так же, как это обычно с ним делал Ричард. И так же он сделает через тринадцать часов, потому что Кроули знает, что он снова приедет никаким.
Но он сдержал свое слово. И он не причинил себе максимальной боли. Он так и не пришел к Азирафелю. К человеку, который страдал по его вине сильнее всего. К человеку, который причинил ему одну из самой страшной боли. Человека, которого он был хотел заласкать в своих руках до смерти.
Анафема была за него рада. Искренне рада. Не верила, что он смог, но гордилась. Хотела узнать, возможно ли хоть как-то поддержать связь, хоть сообщении в месяц, но Кроули отказался наотрез. Лос-Анджелес не для этого. Не для тех, кого Кроули любил.
В конце концов, ему надо было возвращаться.
Уходил он с режущей мерзкой болью, которую в самолете заливал виски и ощущал какую-то фантомную ломку к наркотикам, но каким-то чудом сдерживал себя. Скорее потому, что ему уже и так было больно, так что не требовались дополнительные стимуляторы. Удовольствие и боль — для Кроули все одно.
Приехал он бухим вусмерть, с опухшими глазами, и Ричард ему и слова не сказал. Кроули знал, что тот просто радовался тому, что он хотя бы вернулся к нему. Он видел это по его лицу. И на светофоре Кроули схватил его за руку, уткнулся лбом в его плечо и сказал:
— Ты был идиотом, если думал, что я не вернусь.
— Я был идиотом, когда влюбился в тебя. Я люблю тебя.
— Я тебя тоже.
Слова, не имеющие смысла, но пока зареванный пьяный Кроули прижимался щекой к его плечу, он ему верил. Он хотел ему верить. Кроули никогда не был честен с ним.
Ричард чмокнул того в лоб и поехал вперед. Дома он уложил его спать, снял одежду, куда-то ушел, вернулся через полчаса, пахнущий лосьоном после бритья, обнял и сжал в своих объятьях. Кроули становилось легче.
— Точно никого в кровати не трахал?
— Не-а. Только плакал и дрочил иногда.
— Фу.
— Ага. Люблю тебя. Я уже говорил?
— Мг. Я тебя тоже. Скажи это ещё раз.
— Люблю тебя.
А потом ещё. Он буквально шептал это в его плечо. Тогда Ричард и вправду думал, что любил его больше жизни без всякой ненависти и злобы. Пока на балконе ветер трепал длинные легкие шторы, лениво проскальзывая в комнату сквозняком по голой влажной после душа спине, Ричард думал, что любил его всегда больше жизни.
Он знал, что это тоже работа Кроули. Любить его до безумства просто за факт того, что он его не оставил. Принимать нормальные вещи как благодать. Так работают психопаты и абьюзеры. Ричард это знал. И продолжал его любить.