Так вот, идеальное утро по мнению Энтони Дж. Кроули, которому через несколько месяцев исполнится сорок лет: я выхожу из бутика с новой парой обуви в солнечном Лос-Анджелесе, ловлю такси, а в этот момент Азирафель спрашивает у меня, что мне снилось, и я обещаю, что совсем скоро буду в Лондоне.
Все почти совпадет, кроме последнего пункта. Потому что он не спрашивает у меня, когда я приеду в излюбленный мной Лондон. А излюбленный он потому что там случились мы. Я звучу как виниловая пластинка с балладами о любви, а в этот момент у меня сердце стучит в ушах.
Все мои сослуживцы уверены, что я психопатичный, циничный ублюдок. Что ж, они правы — если мы говорим о работе, а не об Азирафеле.
Я просто ходячий сантимент, я весь для него, я не могу дышать, когда он говорит это «милый» из вежливости и знать, что в нем нет того посыла, который я ищу уже, кажется, извечно из часа в час.
Я ловлю такси и отвечаю Азирафелю:
— Сон отстой, я просто рад, что…
«что в нем был ты»?..
Дьявол, я не скажу этого вслух.
Я продолжаю, когда сажусь на заднее сиденье:
— Что он длился не всю ночь, у меня был ранний подъем.
Я называю адрес таксисту, а Азирафель некоторое время молчит. Я молчу тоже. Он из тех людей, что сделает паузу, чтобы обдумать, что сказать следующим, чем напихивать кучу слов-паразитов. По крайне мере, когда он спокоен. Если он нервничает, все может быть строго наоборот. Я его в этом понимаю. Та же проблема.
— Опять… тот день?
Азирафель говорит вкрадчиво, и «тот день» — скорее звучит как тайное слово или код, потому что он произносит его абсолютно механически и точно вкладывая не тот смысл, что есть на самом деле.
Я говорю:
— Мг.
Я открываю окно и откидываюсь полностью на заднее кресло. Сейчас я чувствую то, насколько я был напряжен. Я не ощущаю этого в самой работе. Не чувствую то, насколько напряжены моя спина и плечи, насколько верны движения, насколько я внимательно смотрю и слушаю. Я ходячий жучок отслеживания во время работы, просто потому что по-другому нельзя. И, конечно, об этом я задумываюсь и вспоминаю только в момент, когда это отпускает, и я ощущаю, каким странным нытьем сдавливает мои плечи, шею и спину.
Я говорю:
— Как насчет ужина? Я скоро буду в Лондоне. Ну, косвенно скоро, часовые пояса, сам знаешь.
— Тебе надо отдохнуть сначала, Энтони.
— Отдохну, пока буду ужинать с тобой, — продолжаю настаивать. Я знаю, что он прав, но, черт, мне так нужно его увидеть.
— Нет, ты отдохнешь у себя дома, хорошо поспав. Как ты себя ощущал после сна?
Я раздраженно закатываю глаза. Чтобы не дать мне выбора, чтобы не выделить время на ответ, он сразу переводит тему. Или же он и вправду волнуется о моем состояние. Я не знаю. Косвенно — он наверняка волнуется, иначе бы не настаивал на моем отдыхе.
— Нормально. Ничего страшного уже не случается, я перерос это, ты же знаешь.
— Наша психика это не та вещь, что что-то перерастает, Кроули, и ты это знаешь. Поэтому я…
— Волнуешься?
— Да, наверное, так. Волнуюсь.
— Зря. Если это происходит на работе, то за меня бесполезно переживать.
Во время работы я даже не человек. Я карикатура на человека. Я выверен и точен. Я рисую все пути отступления и нападения, я выявлю все возможности и слабые места. Я просто не могу позволить себе времени на гребаную паническую атаку. Энтони Дж. Кроули выше этого.
Азирафель тяжело выдыхает, он говорит:
— В любом случае, отдыхай, Кроули, восстанавливай силы.
— Спасибо. Приятного аппетита. До скорого.
Я сбрасываю вызов и поднимаю взгляд так, что мы встречаемся взглядами с водителем. Конечно же, он не видит моих глаз, но наверняка знает, что я смотрю на него. Он говорит, улыбаясь:
— Что, жена проявляет сверхопеку?
Я кривлю рот в улыбке.
Ага. Если бы.
Я говорю что-то вроде: «ага, типа» и отворачиваюсь к окну, опираясь о руку, потерев подбородок.
Это просто затянувшаяся игра. Во что мы играем? Без понятия. Такое чувство, что знает только Азирафель.
Мне известно только то, что когда мы общаемся, я словно выглядываю из своей шкуры бронированной твари. Это даже не защита и не личина, это — альтер-эго, живущие по принципу аутло. То, что отзывается на Азирафеля — что-то непонятное мне, то, чего я не ощущал раньше. Может, этим и зацепился. Может. Я не знаю. Ни черта я, блять, не знаю, если только дело не касается моей работы.
Я смотрю на свои часы.
У меня есть ещё немного времени.
Можно прикупить что-нибудь для Азирафеля. Какое-нибудь редкое книжное издание. Ему понравится. Я прошу таксиста поменять адрес.
Я машина, если дело касается работы. Циничная с холодным расчетом. Без сострадания, без жалости, знающая все наперед. Меня ничего не волнует и я ничего не ощущаю.
Но когда дело касается Азирафеля…
я просто ручная пантера.
И я не ощущаю в этом уязвимости, но чувствую доверие. Это ли не прекрасно в нем?..
========== 2. i’m not really bad ==========
Перед моими глазами бензинные разводы. Я могу ощутить этот запах бензина и керосина прямо сейчас, и это то, что обостряет это щекотящее давящее ощущение в моей глотке. Это то, что обостряет мои рвотные позывы. Мне бы следовало об этом поволноваться, но я знаю, что мне просто нечем блевать. Даже желчью.
Я могу ощущать то, насколько холодное мое лицо из-за отлившей крови. Кровь повсюду, кроме моего лица. Мои руки трясутся, и я ощущаю, как подошва моей туфли буквально тает в чем-то мягком. Печень или легкие — я не знаю. Я не хочу знать.
Когда я поднимаю голову, на меня будто рушится кувалда, и перед глазами моментально темнеет. Я вынужденно опускаю её вниз — видел Дьявол, ещё пару секунд, и я бы отключился.
Я не могу пошевелить даже своими пальцами. Меня тошнит, выворачивает наизнанку, все происходящее кровавая мясорубка, парк аттракционов, только вместо детских каруселей бензопила, а вместо детишек — выпотрошенные трупы.
Мой рот — безвольные мышцы, неспособные двинуться. Моя глотка не сокращается, только желудок в судороге пытается извергнуть из меня что-нибудь ещё. Например, кишки. Это фатально, дружок.
Кровь буквально хлещет из меня. Теплые струйки по предплечью, по боку, бедру, ноге, моим пальцам. Прямо подо мной — лужа крови. Моей крови. Её настолько много, что я могу посмотреться в неё, как в зеркало. Но я только вижу, как в неё капает ещё она капля крови из моего рта. Или носа? Лба? Я не знаю. Я знаю, что рваная открытая рана у меня прямо на руке, о другом я даже не подозреваю. Нет, ну, подозреваю конечно — из меня течет как из прорванной трубы — но я не знаю, откуда именно.
мне насрать?
не знаю.
ничего я, блять, не знаю.
я всего лишь…
— Убери руку, Кроули, ты мешаешь мне останавливать кровь.
От разглядывания себя в луже крови меня отвлекает его голос, и я сразу понимаю, что нет, мне не насрать на свою жизнь. Пока он рядом — мне не насрать.