Истово молился Шутов, поклоны клал низко. Задел плечом о кого-то. Скосился. Народу в церковь много нашло, на это он обратил внимание. Люди простые, одеты бедно. Старики, старухи. Были здесь и женщины с детьми. «О, рвань, — ожесточился Шутов, — ни кола ни двора, а туда же». Понимал, что в церкви нельзя так думать, злобиться, перед богом все равны, однако и на собственное горло наступить не мог. Не принимал Шутов равенства. Закипало в нем. О том подумал, что молитвы ныне вновь разделились, как раздельны были они во все времена. Всяк о своем молится. Он о победе одного оружия, а эти? Те, что рядом стоят? Так же, как и он, крестятся, так же отбивают поклоны. О чем бога просят, чего хотят? Погибели они его хотят, о том и молятся. Много их в церкви, не знаешь, чьи молитвы скорее до бога дойдут. Всем скопом молятся, вдруг да уговорят…
Шутова в жар от таких мыслей бросило. «Псы шелудивые!» — ругнулся он про себя и снова попросил господа простить ему бранные слова в храме. Не к месту вспомнился приблудный пес, вой по ночам. Еще хуже сделалось. Шутов вышел из церкви. Не получилось молитвы.
Сидит он теперь в своем доме, безотрывно смотрит в окно. Дышит трудно. О леснике думает, что в погребе заперт.
Не верит он Михайле, никогда он ему не верил. С утра он специально в город к Лехе Волуеву ездил. В который раз уговаривал Леху покончить с Михайлой. Долго не поддавался на уговоры Леха. Немцы Степанова якобы из заключения вызволили, выдали в том документ. Сидел он в тюрьме якобы за связь с немецкими шпионами, и тоже оградили документом. Сколько раз доказывал Шутов Волуеву, что в таком деле бумаге верить нельзя. Степановы всегда в грамотеях ходили, воду мутили. Где он при Советах был? В деревне о нем что-то не слыхали, узнавал Шутов. А по документам, так он вроде бы даже растрату совершил. Это Степанов-то! Его батька-голодранец рубаху последнюю с себя снимет, первому встречному отдаст. Оба сына такими же росли, помнит Шутов. Весь род Степановых такой, на́ тебе — растрата. «Немцы его со всех сторон проверяли, — говорил Леха, — документы и все такое прочее в порядке». — «Дураки твои немцы, вот и в порядке», — возражал Шутов. Степановы к земле ни когда не тянулись, не было в их роду такого. В лес Степанова потянуло. По разумению Шутова, документ можно выправить любой, но и в корень смотреть надо. Степанова большевики оставили, не иначе. «Доказательств нет», — говорил Леха. Взять бы Михайлу, и делу конец. Пытать. Были бы и доказательства. «Он немецкую сторону добровольно взял, подписку в том дал», — говорил Леха. Будь его, Шутова, воля, порвал бы он эту подписку на мелкие клочки, потому грош ей цена.
Сколько жил Шутов в Малых Бродах, столько он в сторону Степанова и косился. Не просто поселился Степанов в лесу, ох не просто. Жену умершего брата с девкой под защиту взял. Что баба с девкой, у Степанова под защитой ближние деревни. Жители этих деревень, видишь ли, обеспечивают лесоповал. Льгот им добился. К начальнику тылового района, к господину полковнику Фоссу в доверие втерся, а! Всех, всех бы надо пощупать, одного поля ягода.
Ныне Леха сказал, что всполошились большевики, почуяли беду, разведчиков своих засылают. «Счас, — сказал, — в оба глаза смотреть надо». И то, что прозревать начал. «Теперь, — сказал, — можешь взять Степанова. Придержать у себя. Пусть, — сказал, — твое быдло за домом его приглядит. Объявится кто — хватайте». Наконец-то! Давно, давно надо было так-то. Шутов настолько обрадовался разрешению взять Степанова, что домой галопом гнал своего коня. Сразу услал полицаев в лес.