Сначала он не понял, куда делась мать. Не понял, почему он не смог ухватить ее за руку. Понял, что мать ему привиделась. В тот же миг испытал пронзительную жалость к себе. Он расплакался, стал звать мать. На его слезы вскинулся отец. Развернулся. Сграбастал сына в охапку, прижал к себе, повторял одно и то же: «Что ты, сынок, успокойся, что ты…» Одну и ту же фразу, все те же слова.
Дорога пошла круто под уклон. Возница соскочил с телеги. Шел рядом с лошадью, придерживаясь рукой за оглоблю.
Отец будто споткнулся на одних и тех же словах. Заплакал. Мальчишке стало жалко отца. Он впервые испытал это чувство. Удивился не только слезам отца, но и этому возникшему в нем чувству, от которого захотелось стать сильным-сильным.
Желание стать сильным пришло к нему через проявление слабости родным человеком. Мысленно к этому факту Речкин будет обращаться не раз, как только повзрослеет, станет задумываться над фактами, над явлениями.
Слабость требует защиты. Слабость требует силы. Силы-стены, силы-опоры. Тут такая взаимосвязь, другой не дано. На той дороге возле родного города в нем впервые проклюнулось то, что должно было проявиться гораздо позже, по достижении определенного возраста, но ранняя потеря матери, отсутствие ее ласк, которые всего лишь грезились, повзрослили его не по годам…
С этими мыслями лейтенант и заснул. Проснулся от движения воздуха. От ощущения присутствия людей. Он открыл глаза, увидел рассвет. Скосился. Увидел комбрига и комиссара. Те стояли, не решаясь будить раненого лейтенанта. Но если они пришли, значит, он был нужен.
Накануне Солдатов и Грязнов побывали в землянке у Речкина. Все, что надо было знать лейтенанту, он узнал из первых уст. О радисте Неплюеве, о старшине Колосове, о докторе Ханаеве, который собирался помочь Неплюеву. Причем надежда на эту помощь допускалась с большим оглядом. Накануне сердце Речкина екнуло при встрече с Грязновым. Лейтенант, как и старшина, запомнил, узнал капитана из сорок первого года. Однако комбриг и старшина вошли к Речкину с улыбкой, улыбка сама по себе если не гарантия, то предложение дружбы или расположения.
Теперь Речкин увидел на лицах командиров озабоченность. Видно было, что пришли они к Речкину по серьезному делу.
Дело оказалось слишком серьезным. Об эксперименте над Неплюевым, о котором говорили накануне, теперь и разговору быть не могло. Ханаев обдумал возможные последствия, пришел к неутешительному выводу, что время они потеряют, вред организму радиста нанесут непоправимый, цели своей не достигнут. Оба они доктору верили, пришли к лейтенанту с единственной целью: найти какой-то иной вариант.
Какой?
Единственным вариантом было — послать, как и прежде, связных к фронту.
В разговоре с раненым комбриг пошел даже на то, что раскрыл некоторые данные, готовые к передаче командованию фронтом. Продемонстрировал, так сказать, свое особое расположение, доверие к посланцу фронта, вовлекая лейтенанта в активный поиск выхода из создавшегося положения. Предполагаемая попытка одна из многих, но все они пока кончались неудачами.
По мнению Солдатова и Грязнова, выход тем не менее оставался прежним. Надо снова посылать группу. В группу включить фронтовых разведчиков.
Лейтенант понял партизанских командиров. Попросил прислать к нему старшину Колосова.
XXII
Проснулся Колосов рано. Рассвет едва проклюнулся. Рассвет вычертил окно полуземлянки, подоконник, трофейные котелки на нем, обрезанную гильзу от снаряда, которая вечером, когда ложились спать, служила светильником, точнее — коптилкой, поскольку света от нее было мало, а копоти хоть отбавляй. Копоть имела стойкий запах, запах не выветрился за всю ночь.
Вставать Колосову не хотелось. Он лежал, смотрел, как прибывает рассвет, прислушивался к сонному дыханию товарищей. Под ним посапывал Козлов, напротив — Пахомов. Накануне, когда разведчики ввалились в землянку, запалили чадящую коптилку, Козлов с Пахомовым лишь вскинули головы, пробормотали что-то невнятное, отвернулись всяк к своей стене. «Дорвалась, разведка», — прокомментировал Денис. Сам он, однако, не задержался, первым вскочил на нары. Не задержались и остальные. Скинули сапоги, завалились спать.
Рассвет пробирался в глубь землянки, отодвигал темноту, делал видимыми не только предметы, но и лица спящих. Вровень с Колосовым, напротив, спал Ахметов. Лежал он подтянуто, в готовности вскочить по первому зову. Кузьмицкий с Асмоловым спали одинаково согнувшись. Пахомов уткнулся в шинельную скатку. Козлов лежал на спине, широко раскинув руки, приоткрыв рот. Рябов спал, и то не по-людски. Одну руку заткнул каким-то образом под голову выше локтя, другую свесил с нар. Будто вывернулся. Вещевой мешок и тот лежал на голове. Одна нога у Дениса была почему-то в портянке, другая в носке.