— Не решаешься? — чужой голос заставил ее вздрогнуть. Элли обернулась и, увидев темноволосого священника, оторвалась от перил.
Она теперь мечтала только об одном — уйти прочь, остаться одной, дождаться, пока мост опустеет и попробовать снова.
— Не надо, девочка, — сказал он, протягивая руку. — Я покажу тебе выход. Элли поверила сразу и безоговорочно. Как привязанная шла она следом за незнакомцем, хотя тот, казалось, об Элли и забыл, даже не обернулся ни разу. И лишь когда они дошли до высокого забора, отворил сверкнувшим в лунном свете ключом калитку и отошел в сторону, пропуская:
— Войди. В сенях было темно. Скрипнула где-то впереди дверь, хлынул в лицо Элли поток света, смешанный с запахом свежей выпечки, и незнакомец, застывший в дверях, мягко сказал:
— Ну же, смелей.
— Я так рад, что ты вернулся домой, — сказал чей-то усталый голос.
— Ты так редко в последнее время тут бываешь…
— Я привел тебе девушку, которая тебе составит компанию…
— Я всегда рад приятной компании.
Через неделю, на рассвете, Элли спустилась в булочную, за свежим хлебом, купила у молочницы жбан молока. Вернувшись домой, налила полную кружку, поставила ее на поднос, рядом с тарелкой с толсто-нарезанным хлебом, толкнула тяжелую дверь, и, стараясь не шуметь, опустила поднос на стол. В залитой солнечным светом мастерской стоял густой запах краски и дерева. Как и ожидалось, мастер работал. Кисть окунулась в кармин, чуть добавив красного на холст, и Элли вдруг вскрикнула:
— Это его, его глаза. Глаза… Эрика…
— Эрика, — подтвердил мастер. — Моего спасителя.
— Вижу, что картина готова. Элли передернулась от холодного голоса за спиной. Она знала этого иезуита так недолго, а уже не любила. Он всегда входил бесшумно, мало говорил и рядом с ним Элли чувствовала себя как несмышленая девчонка перед строгим воспитателем. Боялась сказать или сделать лишнее, боялась даже вздохнуть. Но он был кем-то очень важным для Эрика, настолько важным, что временами Эрик называл его учителем. Вот и мастер почему-то иезуита любил, даже слабо улыбнулся гостю, хотя улыбался он в последнее время так редко. Иезуит обошел Элли, взял из слабых пальцев художника кисть, положил ее на поднос, рядом с хлебом. На бледном лице мастера показалась вымученная улыбка.
— Ты слишком много работаешь, — мягко сказал иезуит.
— У меня слишком мало времени.
— Воруешь у жизни каждое мгновение, мой друг. Тебе пора отдохнуть.
Иезуит, подхватив хрупкое тело мастера, понес его наверх, в спальню. А Элли все так же не отрывала взгляда от полотна, стараясь впитать в себя увиденное: распростершего белоснежные крылья ангела с глазами Эрика. Всепонимающими, добрыми глазами. Элли вздохнув, погладила округлый живот: самого Эрика она увидит нескоро. Он слишком занят и домой приходит редко. Он так многих спас, даже, говорят, мастера, а вот себя так спасти и не сумел. И никогда не сумеет.