Тома вернулась через полчаса, купив всё по списку.
— Вот! — она выложила на стол из корзины горшочек с поташным мылом и лыковое мочало. — А что вы сделали с моим выходным платьем?!
Обиженно свесив завязки, сырое платье уже сушилось на верёвке и чуть колебалось от горячего воздуха, вздымавшегося над печью.
— Клеманс его любезно постирала.
— А оно не выцвело?
— Оно всё было в пятнах. Особенно сзади. Всё в порядке, цвет остался таким же мерзким.
Клавдия распечатала мыло и сунула нос в горшочек, о чём мгновенно пожалела. Коричневая гуща пахла гарью, щёлоком и сыростью, но едкий застарелый пот всё равно смердел куда хуже.
— Ты не торговалась, надеюсь?
— Нет.
— Отлично. Теперь нужно нагреть воды и раздобыть корыто.
Священнодействие было в самом разгаре, когда в будуар вошёл мейстер. Узрев Тому обнажённой, он отпрянул, споткнулся в коридоре и воскликнул, едва удержавшись на ногах: «Господи, помоги!».
— Вот видишь! Даже старик — и тот воспылал, а ведь я ещё не добралась до твоего лица! — сказала Клавдия, не переставая орудовать мочалкой. Привыкать к грязной работе — так привыкать…
Когда с мытьём было покончено, графиня принялась за урок хороших манер. Она дефилировала из угла в угол, прихрамывая на больных ногах, но для начала годилось и такое. Томасин покорно ковыляла следом.
— Ты идёшь так, словно тебя тянут вверх за ниточку. Плавно, величаво. Улыба-а-а-айся! Улыбайся так, будто тебе очень легко жить и все вокруг — прекрасные люди. И говори с ними так же. Рано или поздно вокруг тебя всё покорится, всё станет послушным, очарованным. Всё и все. В крайнем случае, мы слепим из воска куколку и всласть истыкаем её булавками, тогда этот Пьер умрёт ничтожным девственником.
— Если он клюнет, то я ему бесплатно сбагрю и тебя в придачу, будете вместе ему полы протаптывать, — проворчала Клеманс, которой пришлось самой нести ужин.
— Если клюнет, то долг платежом будет красен, дорогая Томасин. Надеюсь, ботинки достойного качества окажутся у меня уже к вечеру.
V. Не подавать руки
Клавдия проснулась за четверть часа до нужного времени. Спать её положили на тощий тюфяк к самой печке, чтобы через это вылечить подступающую простуду. Теперь в пересохшем горле саднило.
В кадушке на кухне была чистая вода, собранная после дождя. Графиня зажгла свечу и прокралась, осторожно ступая, за порог спальни. В кухне уже кто-то был: под дверью дрожала тусклая полоска света. Через щель между дубовыми досками она увидела, что на табурете сидел, скрестив ноги, юноша и сосредоточенно резал ножницами свои рукава. Точнее, неумело отпарывал дорогие кружевные манжеты, запачканные до черноты. Его внешность была смутно знакомой.
«Кажется, Краммер. Такой же высокий лоб, скулы выдаются. Тильберт Краммер! Вот кого мне сватали Тома и Клеманс. И не только они…».
Клавдия медленно, чтобы не напугать, открыла дверь. Юноша вскинулся и сделал бессмысленное движение, будто хотел убрать за ухо прядь. Некогда длинные волосы были беспощадно и неровно острижены.
— Доброе утро, — негромко поздоровалась Клавдия.
— Доброе утро, мадам!
— Если будете резать ткань, то вскоре рукав совсем обтреплется. Вы позволите?
Она забрала ножницы, села напротив и принялась осторожно подсекать нитки, на которых держался манжет. Запястье юноши было совсем тонким, невесомым. На щеках пробивалась борода, но из-за худобы он больше походил на подростка. Краммер вяло протестовал:
— Не стоит беспокоиться, я бы и сам справился… да что уж там, закатал бы…
— Я ведь вас знаю, — задумчиво обронила графиня. — Мы несколько раз виделись. Правда, в других обстоятельствах. Меня зовут Клавдия. Вас — Тиль.
— Ба! Дочь графа Раймуса! — его взгляд скользнул по рыжим завиткам. — Жаль, что мы не успели поближе познакомиться.
— Теперь торопиться некуда. Как вас сюда занесло?
Тиль тряхнул невидимыми волосами и нервно натянул свободный рукав.
— Если коротко, то мне помогли сбежать из-под стражи. Дальше я скитался за городской стеной и нигде не находил приют. Меня обнаружил мсье Каспар, когда я совсем обессилел. А вы? Как вы попали сюда?
— Меня обманом похитили. Маму и папу арестовали. Вам известно что-нибудь о них?
— Нет. Ни о своих, ни о ваших родных, увы, я ничего не слыхал. Позволю себе дать совет: даже не пытайтесь попасть домой. Мейстер наказал усилить стражу. С другой стороны, сюда никто не ринется и мы в относительной безопасности, — он закусил губу и между бровей легли морщинки, — Ах, как жаль… как всё вышло печально… Надеюсь, император вернётся.
Клавдия испытала укол запретного удовольствия от того, что равный ей тоже унижен. Тильберт не видел, как она усмехается под маской, а если бы видел, то по наивности счёл бы это ироничной улыбкой мученицы.
— Нас хотели… Вы ведь знаете? Ещё когда всё было спокойно, — невыносимая пауза вынудила Клавдию перейти к самому щекотливому.
— Да. И было бы чудесно, однако мой отец зачем-то поверил в одну сплетню о вас… совершенно бесчестную, кошмарно глупую.
Сердце Клавдии сбилось с ритма. Среди её секретов безобидных не водилось.
— Сгораю от нетерпения узнать, что же за слух обо мне ходил.
Рука юноши дрогнула.
— Разумеется, всё это от зависти к вашей красоте. Кое-кто болтал, что на вашем лице следы, будто его клевали птицы. Но ведь это абсурд, недостойный обсуждения. Отец мой — умнейший человек, но как говорят, на каждого мудреца довольно простоты.
— Это бы остановило вас?
— Э-м-м… в сущности, вряд ли…
Он ещё смел сомневаться! Клавдия занесла ножницы над голубыми тёплыми дорожками вен Тильберта. В своём воображении она размахнулась и с горячим наслаждением вонзила сразу два острия, под которыми хрустнули сухожилия.
Челюсти её сжались до того сильно, что чуть не треснули дальние зубы. Из-за проклятой оспы она поссорилась сама с собой, возненавидела тот кусок плоти, который так мешал ей. В то же время, другого ей дано не было. Старший Краммер видел всё собственными глазами, он даже держал её на руках после выздоровления.
— Я вас расстроил! Ах, простите! — Тильберт заёрзал.
— Не двигайтесь, ножницы острые.
Погрузившись в воспоминания, Клавдия машинально резала нитки. Юноша смущённо молчал, не прерывая её мыслей. Дни, когда обсуждали вероятных женихов, снова потревожили её память.
***
Было утро. На столе красовались свежие нарциссы. Гренки истекали соусом из яблок. Катастрофа приближалась, бросая тень на мысли Клавдии.
«Чего я хочу? Вот главный вопрос. Точно не выйти замуж за Сангреаля, но чего тогда?».
— Только по твоему собственному желанию, моя пташка! — говорила мать, показывая над столом ладони. — Ты выберешь себе в мужья кого пожелаешь.
Подразумевалось, что сначала выберут родители. Путём исключения всех, кто недостаточно богат, имеет какое-либо пятно на репутации или просто оклеветан завистниками, ей оставят в лучшем случае выбрать из двух. Сразу было ясно, кто из молодых холостяков лидирует: Тиль Краммер и Ной Сангреаль. Но если первый был просто скучноват, то второй…
«O! O! Totus floreo! Iam amore viginali totus ardeo!» — пищал его мышиный дискант, когда в гостях попросили спеть. Клавдии было до слёз жалко песню, при помощи которой они импровизировали с учителем музыки. Он исполнял её переливчатым грудным баритоном, даже позволял себе хищную заманчивую хрипотцу. Учитель был мужчиной. А чем являлся Ной, Клавдия так и не определила.
В один из вечеров сквозь тонкую перегородку столовой она краем уха уловила фразу матери: «Краммер знает, что товар испорчен. Он не пойдёт на это». Семьи никогда не торговали друг с другом, речь явно шла о сватовстве. Теперь и Тильберт не мог спасти её. Жюли поймала Клавдию на лестнице сокрушённую, заплаканную и несколько раз повторила, охваченная возмущением: «Ты можешь всё! Тебе всё дозволено! Ты другая! Главное — захотеть! Помнишь, о чём мы недавно читали?».