— Эту половинку выпьешь утром. Эту — вечером. Смотри не перепутай.
И еще хохотнул, мол, зацени, салага, суровый армейский юмор.
Ванька таблетку взял, хотя прекрасно знал: толку от нее не будет. С середины осени и почти до конца весны парня мучила мигрень, от боли хотелось выть. С таким диагнозом в военкомате должны были сразу выдать белый билет, но по большому счету до призывников никому нет дела. Не помогла ни пухлая медицинская карта, ни мольбы матери, доказывающей, что мигрень — это наследственное, память о папашке-негодяе, бросившем семью. На медкомиссии мать выслушали без особого интереса и рассказом не впечатлились. Вот уже больше полугода Ванька ходил в строю, горланил дурным голосом старые армейские песни, потел на полосе препятствий да еще минимум раз в месяц, облаченный в тяжелый тулуп и валенки, с автоматом на ремне охранял склады. Это было, пожалуй, самое неприятное. В холодную погоду бродить вокруг одного и того же склада — занятие не из легких, да и старшина, удод и гоблин, поставил его в самую неудобную вторую смену, но сегодня, страдая от мигрени, Ванька не возражал.
Голова болела с самого утра, а под вечер даже легкое прикосновение к ней вызывало жгучую тошноту, верный признак приближающейся непогоды, затяжных вьюг и снегопада.
Ванька тяжело задышал ртом и даже распустил завязки форменной шапки, а потом, сорвав ее с гудевшей головы, с наслаждением подставил лоб пронизывающему ветру, не заботясь о том, что простудится и завтра сляжет. Что угодно, лишь бы сейчас притупить эту тошнотворную боль. Сняв тяжелые трехпалые армейские рукавицы, он неуклюже нагнулся в своем тяжелом тулупе и зачерпнул ладонью снег. Разделив его на две неровные кучки, Ванька стиснул зубы и прижал рассыпчатые холодные комья к вискам.
Эх, Анька, Анька, как же ты могла, сука…
Звонить домой получалось редко. Старенький мобильник у него отобрали еще в первую неделю. Потом мать прислала другой, самый простой и дешевый, добавив немудреные гостинцы: банку варенья, сигареты и шерстяные носки. Пополнять баланс ей приходилось самой. Ванькиным телефоном пользовались все кому не лень, отчего деньги на счету заканчивались с катастрофической быстротой. Старшина зверствовал, отбирал мобильные, вопя что-то о военной тайне. Ванька фыркал: можно подумать, воинскую часть нельзя было разглядеть со спутника. Вон, в том же Яндексе ткни в пару кнопок и смотри сколько влезет, где ангары с техникой, где штаб, а где клуб. Так что сотовые погоды не делали. Тем не менее, обнаружив у срочника телефон, старшина отбирал его, уносил в свою каптерку и никогда не возвращал. Приходилось прятать мобильники и пользоваться ими тайком.
Три дня назад он позвонил домой. Мать обрадовалась, засыпала его дежурными новостями, но Ванька быстро прервал ее радостный щебет вопросом: чего ж любимая не звонит, не пишет? Мать стушевалась, сослалась на незнание, однако Ванька, нутром почуяв неладное, стал настаивать.
— Замуж она выходит, — нехотя призналась мать.
Ванька сглотнул, а потом хрипло поинтересовался:
— За кого?
— Да за этого, Димку малахольного, дружка твоего, — досадливо ответила мать. — Родину не пошел защищать, поганец, и девку у лучшего друга отбить не постеснялся…
— Да как же так? — беспомощно произнес Ванька и сел на кровать, хотя по уставу делать это в дневное время строго запрещалось. — Она ведь в прошлом месяце звонила, говорила, что ждет, любит…
— Ждет! — фыркнула мать. — Да она с ним сразу ходить стала, едва тебя забрали. В общем, ни минуточки тебя не ждала, шалава малолетняя. Я ведь чуяла, не выйдет из этой поганки ничего путного. Нинка, мать ее, говорит, что свадьба — дело решенное. Ничего тут не попишешь, потому как Димка Аньку обрюхатил.
— Обрюхатил? — медленно повторил Ванька.
— А она и не сопротивлялась. Нинка, как узнала, сразу к Димкиным родителям пошла и сказала: пусть женятся, а иначе посажу я его, потому как кровиночка моя — несовершеннолетняя. Ну, тем деваться некуда. Аньке-то и правда всего семнадцать. В общем, свадьба скоро у нее, сыночек. Ты уж сильно не расстраивайся там…
Ванька и не расстраивался. Он был в бешенстве.
Отступившая было боль вдруг выкинула острое жало и пронзила висок насквозь. Ванька застонал и задышал, как уставший пес. Чтобы не дать мигрени окончательно восторжествовать над ним, он снова сдернул шапку и приказал себе думать о чем угодно, только не о спутавшейся с лучшим дружком предательнице Аньке. Но мысли о ней настойчиво лезли в голову. Да, в то время, как он мерзнет у продовольственного склада, эта парочка, наверное, лежит в теплой постели, сонно ласкаясь друг к другу. Может даже похохатывают над наивным дурачком Ванькой Лыткиным, поверившим в дружбу и любовь.