— Сладости — не милостыня, их просто так не раздают…
Тут Илзе сообразила, что я лежу в снегу в одной тоненькой нижней рубахе и драных штанах, и озаботилась моим здоровьем:
— Так-с! Вставай немедленно, а то простынешь! И…
— Встану. Если ты с меня слезешь…
— Купи мне леденец… А лучше два, чтобы я могла порадовать и вон того карапуза…
Проигнорировать ее просьбу я, конечно же, не смог, поэтому уже через минуту вышел из ворот «Хромого Висельника» с супругой на руках. И зашагал в сторону ближайшей лавки, в которой могли бы продаваться сладости.
Со стороны наша парочка выглядела воплощением счастья: Илзе, обнимающая меня за шею, вертела головой, разглядывая проплывающие мимо дома, улыбалась прохожим и изредка шептала мне что-нибудь приятное, а я, соответственно, улыбался ей в ответ. Но я, сделавший пару-тройку шагов в изучении Видения, чувствовал, что где-то в глубине души моя жена все еще переживает о том, что у нее не было детства.
Пришлось ее отвлекать:
— Илзе?
— Да, милый?
— Ты смотришь, но не видишь…
— Не поняла?
— Если бы в детстве каждый день играла в снежки, то сегодняшнее утро не доставило бы тебе особой радости — ну, снег, ну, мужчина…
Она поняла. Сразу:
— Ты прав: вместо того, чтобы радоваться тому, что ты несешь меня на руках по заснеженным улицам покупать леденцы, я упиваюсь одиночеством, которое когда-то ощущала…
— Вот именно!
— Хм… Я исправлюсь… Уже исправилась… — после небольшой паузы выдохнула она.
Я заглянул в ее расширившиеся зрачки и мысленно хмыкнул: с легкостью отодвинув то, что осталось в прошлом, Илзе в считанные мгновения сосредоточилась на настоящем и потянулась ко мне всей душой…
Упражнения на подстройку, которые обычно получались через пень-колоду, вдруг выполнились сами собой, и я, даже не закрывая глаз, растворился в чувствах жены, при этом умудрившись не потерять своих.
Взгляд Илзе тут же полыхнул радостью — она поняла, что мне удалось! И улыбнулась:
— Ну что, смог почувствовать нас обоих?
— Да…
— Складка ткани…
— Между моей левой рукой и сгибом твоего колена…
— Бусинка…
— Давит на позвонок…
— Сердца…
— Твое колотится чуть быстрее…
— Ронни?
— Да?
— Стой…
Я замер, полуприкрыл глаза и понял все, что она вложила в это слово…
…Поддерживать состояние прозрения удавалось без особого труда: я не вглядывался ни в прохожих, ни в подворотни, но видел каждое движение, каждый силуэт или подозрительный след. При этом я совершенно точно знал, что нам с Илзе ничего не угрожает: парень с топором, чье лицо несколько раз мелькнуло между досками забора, собирается колоть дрова, тетка, пытающаяся выплеснуть помои из окна, дождется, пока мы пройдем мимо, а пес, с лаем выскочивший на улицу, бросится не на нас, а на хромого мельника, который вот-вот завернет в ближайший переулок.
Что интересно, это ощущение всезнания почти не требовало внимания: я контролировал окружающее пространство совсем крошечной частью сознания, а всем остальным вслушивался в чувства Илзе. И плавился от вожделения.
Улыбка на лице Бродяги, с которым мы чуть не столкнулись на лестнице «Висельника», тоже выглядела не так, как обычно: тем же краешком сознания я увидел, что Отт искренне рад нашему с Илзе счастью. И, кажется, даже гордится тем, что служит нам обоим.
Впрочем, стоило мне внести жену в комнату и закрыть за собой дверь, как из головы вымело все посторонние мысли: соскользнув на пол, моя супруга вжалась грудью в мой живот и еле слышно попросила:
— Не выходи из него, ладно?
…От прикосновения ее пальчиков к затылку у меня ослабли колени: я почувствовал не только нежность и ласку, но и безумное, почти невыносимое желание, обуревающее жену. Когда Илзе приподнялась на цыпочки, понял, что ее сводит с ума не только предвкушение поцелуя, но и дрожь, сотрясающая мое тело. А когда она выскользнула из кольца моих рук и распахнула тулуп, ощутил, что она хочет, чтобы я видел, как она раздевается…
…Скользнувшая по краю сознания мысль о том, что занятия любовью превращаются в тренировку, чуть не вышибла меня из состояния прозрения, и для того, чтобы в нем удержаться, мне пришлось подстраиваться еще раз. Как ни странно, после того, как я закончил, ощущения снова изменились — скажем, аромат снега и свежести, который мы принесли с улицы, куда-то пропал; вонь от прогорклого масла и подгоревшего мяса, доносящаяся с кухни — тоже, а вот запахи волос и кожи Илзе усилились в несколько раз. Зрение тоже изменилось: стол, изрезанная ножами лавка, сундук для вещей и стена комнаты, находящиеся в поле моего зрения, словно потускнели и отдалились, а лицо и тело жены стали намного ярче и как будто ближе.