Тысячник Урешей побагровел:
— Я — убедился: его мечи только что отправили к Хелмасты Харрама, сына Ченгара!
Алуг «удивленно» выгнул бровь, затем полез в одну из переметных сумок и, вытащив из нее здоровенный бубен, спрыгнул с коня. Я приготовился к неприятностям, и они не заставили себя ждать.
Сначала зарокотал бубен. Не очень громко, но тревожно. Затем строй всадников, за которыми исчез алуг, раздался в стороны, и в образованном коридоре возник кружащийся в безумном танце мужчина. Тулуп, в который он кутался, куда-то исчез, лицо, еще мгновение назад бледное из-за мороза, успело побагроветь, а жилы на шее вздулись и почернели. Двигался он тоже забавно — несмотря на кажущуюся непредсказуемость, каждый прыжок, шевеление рук или изгиб корпуса были отработаны, каждый горловой рык, стон или удар по вибрирующей коже бубна подчинялись какому-то ритму, а бессвязные обрывки слов, изредка срывающиеся с губ, складывались в рваные предложения. И заставляли ерзидов хмуриться.
Нет, ничего особенного он, вроде бы, не говорил. Но с каждой новой фразой у окружавших нас воинов все сильнее и сильнее портилось настроение. Еще бы — алуг, говорящий голосом Субэдэ-бали, «чувствовал» силу наших, надгезских, богов. Причем не где-нибудь, а внутри Круга Выбора. И не только чувствовал, но и гневался на Дангаза-шири, не озаботившегося защитой своих поединщиков и поэтому «отправившего» их на верную смерть.
Позволять ему обвинять себя в колдовстве я не собирался, поэтому, не дожидаясь конца действа, насмешливо поинтересовался, может ли «алуг Вайзаров и Голос орс-алуга, говорящий от имени Субэдэ-бали», прикрыть Круг от постороннего воздействия.
Рашват вопроса «не услышал». Скорее всего, потому, что пытался понять, какой ответ выгоднее. Пришлось обострять ситуацию:
— Если ты настолько слаб, что можешь только говорить — возвращайся в Эрдэше[82]. Если нет — прекращай пустую болтовню и займись делом…
Услышав последнюю фразу, алуг, как раз совершивший очередной безумный прыжок, побледнел от гнева и остановился:
— Я — голос-с-с С-с-субэдэ-бали!!!
— То есть, ты можешь только говорить?!
— Мой дух силен, как…
— Хватит слов: вот — я, вот — Круг Выбора, а вон — ваши воины!
Поняв, что времени на раздумья я ему давать не собираюсь, алуг злобно оскалился, вскинул над головой руку с бубном, а указательным пальцем второй вытянул в мою сторону:
— Сейчас ты познаешь гнев Субэдэ-бали, лайши!!!
— Гнев? А за что на меня гневаться? За то, что я багатур?
— Ты это ещ-ще не доказ-з-зал!!!
— Что за проблема? Вот он я, видишь?!
Алуг зловеще расхохотался, затем развернулся на месте и неторопливо двинулся к воинам, восседающим на конях вокруг Карима.
Следующие несколько минут я расслабленно стоял в центре Круга, смотрел, как алуг «защищает» поединщика от гнева наших богов, и пытался понять, почему так спокоен Карим.
Если бы на его месте был Дангаз-шири, любой другой тысячник или даже сам Алван-берз, я бы так не дергался: после развала Великой Степи ерзиды в Элирее почти не появлялись, а значит, не представляли, на что способен воин из моего рода. А Карим о нас слышал. Совершенно точно. Значит, знал, но на что-то надеялся или… готовил какую-то подлость!
К этому же выводу пришел и Пайк:
— Во время боя всем смотреть не на его светлость, а по сторонам: эти ерзиды могут «случайно» бросить нож или выстрелить из лука…
Мои воины зароптали, но к сведению приняли. А когда подготовка поединщика закончилась и рослый, широкоплечий и на удивление спокойный Вайзар зашагал в мою сторону, уже распределили зоны ответственности и превратились в статуи…
…Первые минуты две боя ерзид меня изучал. Предельно добросовестно и очень вдумчиво. Нет, поворачивать меня лицом к солнцу он даже не пытался. Зато старательно оценивал скорость реакции на ту или иную атаку, длину выпада, согласованность в работе рук и ног, выискивал изъяны в защите и испытывал на прочность мою обоерукость.
Я ему не препятствовал, так как занимался приблизительно тем же самым, а еще краем глаза постоянно контролировал «зрителей».
Первую серьезную атаку — попытку дотянуться до моего выставленного вперед колена — я оборвал смещением в сторону и намеком на встречный удар в горло. Вторую — по запястью левой руки — отводящим блоком и угрозой укола в бедро. А после третьей вдруг понял, что мой противник работает на одно касание. То есть, все его удары служат одной-единственной цели — коснуться моего тела хоть где-нибудь!
Проверил. Дважды «оставив» руку после атаки и один раз — с «задержкой» убрав бедро. Вывод был однозначен — каждый почти получившийся удар вызывал в нем вспышку надежды напополам с радостью. А промахи — крайнее недовольство!