— Ты — моя любимая жена… Помни!
…Во время купания и облачения в одежду, достойную общения с богами, неприятности продолжились — сначала один из водоносов уронил ведро с кипятком и чуть было не ошпарил Алвана, а буквально через десяток ударов сердца тот же недоумок, пытаясь разминуться с входящим в юрту Касымом, сбил плечом стойку с Гюрзой.
Хруст позвоночника назир-аша, быстренько закатанного в ковер[34], унял ярость берза. Но ненадолго — стоило шири сообщить, что сотня воинов, которая должна отвезти Дайану в стойбище Надзиров, готова выезжать, как сыну Давтала захотелось крови.
Сдержался. Вышел наружу. Увидел что небо затянуто низкими черными тучами и, не сдержавшись, сплюнул себе под ноги. Тем самым высказав свое неуважение к и без того гневающемуся Удири-бали[35].
— Держи себя в узде… — недовольно прошипел невесть откуда взявшийся сын Алоя, но было уже поздно…
…Невысокий холм, выбранный алугом[36] для сонтэ-лоора, оказался окружен бескрайним морем людских голов: воины, жаждущие узреть волю богов, стояли стремя к стремени, оставив для проезда лишь две тропы. Первая, самая широкая, показывала дорогу к родным стойбищам, и по обе стороны от нее выстроились те, кто собирался в свой первый набег, а вторая, чуть поуже, упиралась в опушку леса и охранялась лучшими багатурами степи.
Выехав на первую, сын Давтала вскинул плеть, чтобы огреть ею коня и поднять его в галоп, но услышал встревоженный шепот Касыма-шири и на миг остановился:
— Берз, у нас непри-…
— Потом… После сонтэ-лоора… — прервал его Алван, придал лицу соответствующее моменту выражение, пришпорил коня и вскоре оказался на краю аккуратно размеченного круга, поросшего жухлой травой.
Выбросить из головы незаконченную фразу сына Шакрая оказалось очень просто — достаточно было оглядеть термены, готовые ринуться туда, куда им укажет он, Алван, как она куда-то пропала. Уступив место гордости и ощущению предопределенности выбранного Пути.
Пара минут молчания, во время которых над бескрайним морем ЕГО воинов стояла мертвая тишина, и берз едва заметно кивнул. Алуг, сорвавшийся с места, тут же закружился вокруг костра, затем зарокотали барабаны кам-сонтэ[37], а на самом краю тропы к сердцу Степи, там, где серое небо касалось промерзшей и покрытой инеем земли, появилось крошечное белое пятнышко.
Как ни странно, приближение Великих Даров — девяти белоснежных кобылиц, которые вот-вот подарят свою кровь богам — вызвало не трепет, а грусть: тропа, по которой они ступали, указывала путь, по которому вот-вот отправится его, Алвана, адгеш-юли.
«Я приеду! Совсем скоро!» — мысленно пообещал он ей и, поняв, что обманывает сам себя, еле сдержал рвущийся наружу сокрушенный вздох: его путь лежал совсем в другую сторону.
Отвлечься от мыслей о Дайане удалось только тогда, когда багатуры, ведущие кобылиц в поводу, добрались до подножия холма и дали ему возможность оценить стати скакунов, выбранных для жертвоприношения: оглядев гордую шею, широченную грудь и тонкие ноги первой же, сын Давтала не смог удержаться восхищенного вздоха: «Она прекрасна, как Юлдуз-итире[38]!»
Его восхищение не осталось незамеченным — Гогнар, сын Алоя, до этого момента с интересом наблюдавший за перемещениями алуга, внезапно улыбнулся и тихонечко шепнул:
— Отказаться от таких даров невозможно!
Услышав его слова, Алван сначала похолодел, а потом, вспомнив, что перед ним не кто-нибудь, а сын Субэдэ-бали, облегченно перевел дух: уж кто-кто, а кровь от крови Первого Меча Степи не мог не знать буйного нрава своего отца. А раз знал, но все равно шутил — значит, будущее Над-гез было предрешено!
Спокойствие, снизошедшее на берза после этой мысли, словно подстегнуло время — через миг он вдруг понял, что на пару с алугом осматривает первую кобылицу, через два — почувствовал шершавую оплетку протянутого ему ритуального ножа, через три — ощутил, что стоит на стременах, всматриваясь в бескрайнее море голов, и рычит на всю степь:
— Ерзиды! Я, Алван, сын Давтала, берз, который бросил к копытам ваших коней Лайш-аран[39], спрашиваю: вы готовы идти дальше?!
— Алла-а-а! — откликнулись термены, и их слитный крик заставил Алвана улыбнуться — он, выходец из маленького и слабого рода Надзир, шел дорогой Атгиза Сотрясателя Земли!
34
Один из видов казни у кочевников — виновного закатывали в ковер, а затем соединяли пятки с затылком.
35
Удири-бали — бог солнца. Тучи на небе — признак его гнева: ерзиды считают, что когда бог не в настроении, он скрывает свой лик за тучами.
37
Барабаны кам-сонтэ — жертвенные барабаны, чей рокот, по представлениям ерзидов, привлекает внимание богов.