Еще через пару минут, когда я сообразил, что топоры при сборке юрт не нужны, и понял, что ерзиды рубят фашины и сбивают штурмовые лестницы, оно испортилось окончательно и бесповоротно. В это время со мной поравнялся Дангаз-шири и сообщил о том, что второго термена Урешей и, соответственно, Дзарев-алада, еще нет, следовательно, нам следует ехать на место, выделенное для юрт их рода.
Я равнодушно пожал плечами — мол, никуда не тороплюсь, поэтому поеду куда угодно — перевел взгляд на надвратную башню, над которой реяли разноцветные вымпелы, и прикипел взглядом к бело-зеленому пятнышку, трепещущему на ветру.
Увы, обдумать причину его появления не получилось: не дождавшись моего ответа, тысячник Урешей недовольно хмыкнул и зачем-то довел до моего сведения правила пребывания в лоор-ойтэ во время осады.
Я выслушал их без особого интереса, ибо успел оценить как дисциплину в лагере, так и строгость взаимного расположения юрт, поэтому догадался, что Гогнар Подкова, выпестованный военной машиной Делирии, вел в армии ерзидов точно такие же порядки.
Шири моя реакция почему-то здорово задела и он счел нужным уточнить, что за попытку подъехать к стенам осажденного города меня ожидает смерть от удавливания арканом или закатывания в ковер.
— Понимаю… — кивнул я. — А еще знаю, что следить за мной будут в разы внимательнее, чем за кем бы то ни было. Ибо без веской причины убивать меня нельзя, а с веской — можно…
Уреш заиграл желваками, но отрицать очевидное не стал — помолчал эдак с минуту, а затем задал тот самый вопрос, ради которого подъехал:
— Там, на перекрестке, ты сказал, что единственный воин в твоей свите, который не носит черно-желтые цвета — дар твоего берза нашему. Ты говорил с Алваном, но дар не передал. Почему?
— Ты считаешь то, что сейчас было, разговором? — «удивился» я, дождался понимания в глазах ерзида и пожал плечами: — Я тебе не солгал: это действительно дар. Просто передавать его надо не как дань…
…Термен под предводительством Дзарев-алада добрался до военного лагеря где-то за час до заката. Дангаз-шири тут же унесся на доклад, а я, «полюбовавшись» на озлобленные лица вновь прибывших и на длинную вереницу телег с ранеными, немножечко подумал и… устроил себе тренировку.
Для Пайка, которого я попросил поработать с собой в паре, такое решение оказалось неожиданностью, поэтому он начал учебный бой со знака «почему».
— Послать меня куда подальше вождь Урешей не решится, так как обязан всячески демонстрировать, что чтит традиции… — атакуя в половину скорости и краем глаза поглядывая на слоняющихся неподалеку ерзидов, негромко объяснил я. — Выслушивать сразу — тоже, так как побоится гнева Алвана. Значит, достойный выход у него только один: сослаться на усталость и перенести нашу встречу на утро…
Шевалье сначала непонимающе нахмурился, а затем кивнул:
— А-а-а, понял: а ночью он сходит к Алван-берзу и выяснит, как именно себя вести…
— Угу… — кивнул я, уклонившись от удара в горло и легонечко ткнув левым мечом в открывшуюся подмышку.
— А если завтра штурм? — чуть запоздало разорвав дистанцию, спросил Пайк.
— К штурму они не готовы… — последовательно достав до его правого колена, левого запястья и левой ключицы, буркнул я. — Впрочем, даже если бы он и планировался, мне бы об этом сообщать не стали. Опять же, штурм — это достаточно уважительная причина, дабы перенести встречу еще на некоторое время…
— Что ж, значит, эту ночь мы проведем в тишине и спокойствии… — удовлетворенно хмыкнул он, показал атаку в лицо и попробовал подсечь мою переднюю ногу.
— Я бы на это не надеялся… — шлепнув по его бедру боковой поверхностью правого меча, вздохнул я.
Не знаю, что Пайк услышал в моем голосе, но он тут же разорвал дистанцию и остановился:
— Почему?
— Мое появление угрожает планам Гогнара Подковы. Значит, ночью нас придут убивать…
Глава 30
Шири Дангаз, сын Латрока
Ввалившись в свою юрту и задернув за собой медвежью шкуру, Дангаз раздраженно сорвал с плеч бурку и, не глядя, швырнул ее в сторону ложа. Затем прошел к очагу, присел перед ним на корточки, протянул руки к огню и заскрипел зубами: красные и скрюченные от мороза пальцы ощутимо тряслись.
«Зато я жив…» — мелькнуло на краю сознания. — «Жив и здоров…»
Увы, эта мысль успокоения не принесла. Наоборот, усилила ощущение гадливости, преследующее его с того момента, как он увидел тень страха в глазах эрдэгэ и услышал его приказ.
Чувствовать себя бесчестным шакалом было настолько неприятно, что он в сердцах плюнул в огонь, помянул Хелмасты, закрыл глаза и представил себе ненавистное лицо сына Субэдэ-бали: