А концлагеря, евреи? Что мы о них знали? Что могли поделать против этого? Нескончаемый экзамен совести, на котором нет ответа.
Я принадлежу к поколению, пережившему последнюю классическую войну в Европе. Две, если угодно, три крупных войны (1870–1871, 1914–1918 и 1939–1945 годов), были порождены соперничеством между французами и немцами, глупыми, трагическими и ненужными амбициями по обоим берегам Рейна. Амбиции угасли, антагонизм больше не имеет смысла. Двум великим побежденным народам этого века предстоит вместе работать.
Ничто не сможет изменить этого порядка вещей. Герои устали, время оружия закончилось. Возможно, свидетельствовать меня побуждает ностальгия.
Эту книгу я хотел написать совместно с другом-французом, который сражался на другой стороне, был арестован, подвергнут пыткам и депортирован нами. Мы с ним намеревались рассказать новому поколению, как это стало возможным, чтобы избежать повторения подобной трагедии. Но вдруг это стало ненужным: примирение двух народов произошло само собой, как по волшебству.
Итак, я пишу один, и единственная моя цель – объяснить, как и почему Германия на двенадцать лет превратилась в позор рода человеческого…
Глава 1
Американский домик
Последний день августа 1922 года был душным и жарким, как и все предшествовавшие ему дни этого четвертого лета после окончания Великой войны[2]. Солнце с семи утра выжигало узкую долину реки Мозель между древним римским городом Трир и не менее древним и славным городом Кобленц.
Эта скалистая долина, поросшая лесом и виноградниками, была узкой. Воды в реке летом было мало, в некоторых местах ее можно было перейти вброд. В долине едва нашлось место для единственной железной дороги, а также для ухабистой грунтовой, с трудом следовавшей за изгибами русла. Еще несколько метров ровной земли, и тут как тут скала – серая, крошащаяся, острая.
И всюду, куда только достигал взгляд, виноградники. Лозы на самых маленьких клочках земли, порой в трех-четырех шагах от скалы, грозно нависавшей над долиной и серыми черепичными крышами деревенских домов. Там и тут через реку ходили паромы, перевозившие с одного берега на другой на своих старых досках повозки виноградарей, а при случае автомобиль богача или сельского доктора.
В этот последний августовский день 1922 года, в семь часов утра, я родился в одной из шестидесяти комнат замка Лизер, огромного уродливого строения, принадлежавшего моей бабке по материнской линии, баронессе фон Шорлемер.
Деревня Лизер находится почти на половине пути между Триром и Кобленцем, недалеко от маленького живописного городка Бернкастель. В те времена в ней было не более пятисот жителей, половина из которых жила на заработки, получаемые в огромном винодельческом хозяйстве моих деда и бабки. С тех пор ничего не изменилось.
Замок, большой и величественный, с огромными крышами, едва втиснулся на узкой полоске земли между рекой, дорогой и скалой. Его парк был скорее длинным, чем широким, а маленький поезд, проезжавший дважды в день в обоих направлениях, соединяя Бернкастель и главную линию Трир-Кобленц, издавал громкий неприятный шум, заполнявший комнаты, выходившие окнами на Мозель.
Сразу же за замком начинался виноградник – зеленый, густой, пышный. Как раз на него и выходила комната, в которой разрешилась – с помощью доктора Шмитта из Бернкастеля – моя мать. Поэтому мне приятно думать, что мой первый взгляд на этот низкий мир упал на виноградник. Вне всяких сомнений, из этого взгляда родились моя любовь к вину и симпатии к тем, кто его пьет.
Мое рождение не было желанным в семье. У моих родителей уже было четыре сына, и они очень хотели дочь. А вот нет! Пришлось довольствоваться пятым мальчиком и ждать еще три года, пока на свет появится их единственный отпрыск женского пола.
За три года до того мой отец вернулся с войны, точнее, из английского плена. Поскольку у него не было достойного жилища, он поселился в доме тещи, где места было предостаточно. Генерал, командир кавалерийской бригады на Западном фронте, он со всем своим штабом попал в плен к канадскому патрулю во время последнего крупного наступления весной 1918 года, которое, по мнению Людендорфа[3] и кайзера, должно было решить судьбу войны. О поражении, свержении монархии, бегстве кайзера и революции в Киле и Берлине он узнал, сидя в лагере для военнопленных в Доннигтон-Холл, близ Лондона, созданном англичанами для старших офицеров и генералов. Освобожденный летом 1919-го, он вернулся в Германию, пребывавшую в полном хаосе. В поезде, везшем его из Бремена в Бонн, где тогда жила моя мать с их четырьмя сыновьями, пьяные солдаты с красными революционными повязками на рукавах оплевали его генеральскую форму. Всю дорогу он просидел в коридоре на чемодане; купе первого класса, прежде предназначавшиеся генералам, были оккупированы солдатней. Этот случай сильно подействовал на него.
3