Она возвращается ко мне!.. Она не могла не вернуться. Меня всегда преследовало смутное ощущение: рано или поздно она должна вернуться. Такова логика всего. Она совсем другой породы, чем ее белокурый красавец. Что он мог дать ей? Можно сидеть на диване, уставившись друг на друга, месяц, два, в лучшем случае — год. А потом? Они должны в конце концов заговорить. О чем? О бытовых мелочах? Или о том, что такой-то хорош, а такой-то плох? О чем говорят муж и жена, сойдясь после работы?
Всю ночь я не мог заснуть. Сидел в нижнем белье за столом и курил трубку.
Потом пришел Эпикур.
У него было сухое, узкое лицо. Он поглаживал кудлатую бороду, щурил темно-голубые глаза под властными дугами бровей.
— Тебе семьдесят лет, и ты не женат, — сказал я. — Ты так и не выбрал времени обзавестись семьей.
— Когда усиливаются жены — государства гибнут, — отозвался он железным голосом. — Мудрец должен стремиться к атараксии — невозмутимости и безмятежности духа. А разве с женщинами это возможно? Счастье заключается в удовольствии, удовольствие — в отсутствии страдания. Любовь — страдание…
— Ты лжешь! А Дарвин, Фарадей, Лобачевский?.. Они были счастливы в семейной жизни.
Он хихикнул.
— Ну это кому как повезет. — И поднял два разведенных пальца над головой. — Атараксия, катараксия…
Я вышел на целый час раньше условленного срока. В самом ожидании есть нечто приятно волнующее. Стоять и ждать, а потом, завидев ее издали, направиться навстречу.
Но на этот раз меня опередили: в конце аллеи на скамейке сидит Марина. Девочка лет четырех сгребает ногами опавшие листья. Приподнимаю край шляпы. Марина вскакивает, странно морщится, закрывает лицо руками и ревет в голос.
— Глупый эпиорнис, не надо реветь…
— Ты маму не ругай, — говорит Марина-маленькая и сжимает кулачки. А Марина-большая твердит:
— Я виновата перед вами…
Все же она быстро справляется с минутной слабостью, и мы начинаем говорить будничным языком.
— Вы сами понимаете, что оставаться там после всего случившегося я не могу. Видеть его каждый день — выше моих сил…
Она очень изменилась. Все тот же чуть вздернутый нос, все те же несмываемые веснушки, ленивая желтая коса, свернутая на затылке. Но в глазах нет больше холодного лукавства, и рот стал как-то суше, строже. Будто то же лицо, но выражение совсем другое. Понимаю: стала старше, заботы наложили свой отпечаток. Появилось еще что-то, приобретенное житейским опытом: некая элегантность во всей фигуре, в одежде. Марина должна была каждый день нравиться своему красивому мужу, и это заставляло изощряться, следить за собой, примеривать выражение лица, делать жесты нежными, изысканными. И даже сейчас подсознательно каждое ее движение изящно, хотя ей не стоило бы передо мной изощряться. Я всегда любил ее такой, какая она есть. Она могла бы даже не объяснять, зачем приехала. Научные занятия развивают интуицию, и я наперед знал, о чем будет разговор.
— Хорошо. С работой устроим. В конструкторское бюро при нашей радиохимической лаборатории требуется инженер. Я уже узнавал. Позвонил твоему начальству. Задерживать не станут.
— Я согласна на все… Любую работу… Я не хочу от него ничего, никаких денег, никаких вещей… Вот все тут при нас, в чемодане… Вот только с жильем…
Она замялась, потом, что-то переломив в себе, сказала:
— Если это можно… мы могли бы хотя бы временно остаться у вас. Мы можем остаться хоть сегодня. Я не хочу больше туда возвращаться. Может быть, это малодушие, но я не могу…
— Да, да. Анна Тимофеевна все знает, приготовила вам комнату. Ты могла бы приехать прямо, а не мерзнуть здесь. Стеснять не буду. Опасаться глупых толков тебе не придется…
Она смотрит с укоризной:
— Мне все равно. Понимаете? Все равно. В конце концов, кому какое дело до меня? Ведь я ваш эпиорнис — и ничего больше. Помните, вы однажды сказали, что воспитание — это постепенное освобождение от глупости? Я, кажется, начинаю продвигаться в этом направлении.
2
Бочаров стоит у окна, нагнув взлохмаченную голову и заложив руки за спину. Излюбленная поза. Черная рубашка без галстука. Брючки — будто натянул на ноги самоварные трубы. Во взгляде отрешенность. Резкий профиль очерчен солнечными лучами. Бочаров — начинающий гений и ведет себя соответственно.
Ах, осень…
— Опустились на землю космические регулирующие стержни… — глубокомысленно произносит Бочаров. — Зайцы-беляки боятся листопада. В наших местах они в такое время прячутся на полянах и под елками. Тут их и хватай…