Не помню, терял ли я сознание, по-моему, нет, а если потерял, то на долю секунды, и сразу же пришел в себя, но повернуться, пошевелиться не мог. Да, падая, я подумал: конец! Сразу же перестал чувствовать ноги. У подбежавших ребят спросил, что с ногами. Они ответили, что ноги в порядке, это успокоило меня. Я не знал тогда, что медицина бессильна при таких повреждениях. Все остальное пронеслось как в полусне: уколы, машина, ребята, переливание крови, врачи. Ясно помню, что раздеть меня было невозможно, поэтому одежду на мне разрезали (флотский бушлат и брюки, тельняшку и сапоги). И вот я на койке. Под плечевыми суставами боль, давит: оказывается, я подвешен на ремнях. Пытаюсь освободиться и не могу. Особенных болей нет, но трудно дышать, не хватает воздуха: грудь сдавлена, в горле запекшаяся кровь, откашляться не могу. Что со мною, все еще не знаю, считаю, что много поломов костей, в первую очередь, конечно, ног. И долго-долго еще потом, уже находясь в Иркутске, я все еще не понимал, что же случилось, почему не работают ноги.
…Итак, я в больнице. Второй мыслью, пришедшей мне на ум, была та, что теперь долго, целый месяц, не смогу работать, не буду со своими друзьями в бригаде. О другом я не думал.
Не знаю, как прошла ночь, настало утро, не помню, кто приходил, уходил, — это не было обморочное состояние, но чувствовал себя очень плохо, говорить почти не мог. Видимо, врачи, зная о моем состоянии, никого не пускали ко мне. Оказывается, ребята толпились у окон, пытаясь меня увидеть, почти всю ночь они дежурили около больницы, и сестры не могли их уговорить уйти.
Утром сообщили, что прилетела профессор Базилевская из Иркутска. Вскоре подошла и она — Зоя Васильевна — с группой врачей. Не помню, о чем они говорили между собой, затем Зоя Васильевна сказала мне, что нужно поехать в Иркутск, где будет сделано для меня все необходимое. Я спросил ее, сколько времени протянется моя болезнь, и когда она сказала, что я пролежу месяца два, я наотрез отказался ехать, думая, что здесь, в Братске, справлюсь за 15–18 суток (почему именно 18 — не знаю). Даже этот срок казался мне бесконечно долгим. Я в мыслях не, допускал, что целый месяц, а тем более два не смогу быть на работе, с ребятами. Позднее, спустя четыре месяца, я узнал, что в тоже самое время Базилевская сказала Иммамиеву Саше, что положение мое слишком тяжелое и вряд ли я останусь в живых.
Меня оставили в покое примерно на час. Затем снова подошла Базилевская и спросила, не передумал ли я и если нет, то нужно вылетать в ближайшие 3–4 часа. Я спросил ее о том, много ли будет мне операций, потому что полагал, будто только из-за этого меня туда везут.
Нужно сказать, что раньше, будучи здоровым, я не мог даже думать об операциях и даже уколов и прививок боялся и могу сосчитать, сколько их было за мои двадцать пять лет. Но теперь речь шла о возвращении к жизни, к работе, к бригаде. Поэтому я был согласен на любое количество любых операций, только бы скорее вернуться в строй.
Зоя Васильевна сказала, что она пока не знает точно, сколько операций будет, возможно, только одна, что там мне будет сделано то, чего здесь, в Братске, они сделать не в силах. И я дал согласие.
И вот мне сообщили, что машина подана и мы должны ехать к вертолету, который доставит нас в Иркутск. Меня погрузили в машину, и мы выехали вчетвером (если не изменяет память): я, Зоя Васильевна Базилевская, молодой врач Кира Семеновна и мой неизменный верный Саша. Все дальнейшее помню довольно смутно, хотя видел все. Помню, что сказал Саше, чтобы он возвращался. Он подошел и спросил со слезами на глазах: что передать ребятам?
Только в этот момент я, пожалуй, почувствовал, что дела мои очень плохи, и с трудом, подавляя слабость, проговорил: «Передай ребятам, что я еще вернусь к вам». Так мы расстались. Дальнейшее почти не помню: погрузка в самолет, полет, прибытие в институт — все это было как во сне. На аэродроме в Иркутске, видимо, был кто-то из наших, братских, и, вероятно, я слишком походил на покойника, потому что в Братске прошел слух, что меня не довезли до Иркутска живым. Это мне рассказали, Саша и Галина, которые вскоре приехали ко. мне
В институте меня уже ждали, положили на койку, сделали уколы, и, наверное, я уснул.
Девятого мая утром пришли врачи вместе с профессором Базилевской, переложили меня на уже подготовленную койку с конструкцией для вытяжения, положили на живот. Я слышал, как сквозь сон, что они что-то делают, но понять не мог, а чтобы посмотреть, нужно было повернуть голову, чего я не в силах сделать. Затем я уснул, видимо, ввели морфий, а когда очнулся, почувствовал, что тело находится в неестественном положении — меня куда-то что-то тянет, все болит. Я спросил у соседей по палате, в каком положении лежу. Они сказали, что я подвешен, что в пяточные кости и таз вбиты стальные клеммы, шнуры от них пропущены через блоки и внизу подвешен груз — гири килограммов по 25 или больше.