— Нет, — сказал он после долгих приветствий, — я не лечу. Я пришел посмотреть, как он поднимется в небо, — и он посмотрел на борт № 46256.
Я спросил, как его дела. Он ответил, что очень хорошо. Он по-прежнему летает вторым пилотом на Ан-24,
— А как дела у твоего бывшего командира Жоры Чахракия? — спросил я.
— Хорошо, — сказал он. — Лучше. Он уже ходит! С палочкой пока ходит.
Солнце было еще по-утреннему низко, и рядом с нами легла длинная темно-синяя тень. Мы оглянулись и увидели: к нам идет, улыбаясь, Оганес Бабаян, механик Надиного самолета!
Мы обнялись, и он сказал:
— Вот провожаем в небо. Летишь? — и кивнул в сторону готового к взлету самолета.
— А когда ты в небо?
— Уже скоро, — с удовольствием сказал он. — Врачи выпустили в пробный рейс.
— Замечательно. А Валерий, штурман?
— Тоже получше, — ответили они. — Все возвращаемся к делам.
…И еще одна встреча — с Гоги Пацация, секретарем комитета комсомола аэропорта. Он показал на бумаги: готовимся к конференции. Тут вот о Наде, отчеркнул он карандашом строки в своем выступлении. Я взял страничку и прочитал: «Мы гордимся тем, что о нашей комсомолке пишут стихи, слагают песни, ее именем называют вершины гор, Дома пионеров, лучшие рабочие бригады, пионерские дружины… Мы решили ежегодно проводить конкурсы на лучшего работника отдела перевозок и службы бортпроводников. Победителям будет вручаться переходящий вымпел и приз имени Нади Курченко…» (Прерву это место в выступлении секретаря и скажу, что идея с конкурсом в аэропорту уже через год была реализована во всесоюзном масштабе. Первый такой конкурс Министерство гражданской авиации СССР и ЦК ВЛКСМ провели здесь, в Сухуми. — Г.Б.) Продолжаю цитировать выступление: «Комитет комсомола также решил проводить в Сухуми спортивные турниры по волейболу и легкой атлетике среди авиаторов братских республик, посвященные Наде Курченко…»
Я вернул Гоги страничку.
Он сказал:
— Мы продолжаем получать очень много писем, сообщений, связанных с именем Нади. Не только от советских людей, вот письма из Польши, ГДР, эти вот только за последние дни: в чехословацком городе Тршевич-Борови-иа на заводе имени Густава Клемента одна из бригад социалистического труда стала носить имя Нади Курченко… «В честь отважной комсомолки вошли с предложением назвать покоренную группой альпинистов безымянную вершину в массиве Осман-Тала Гиссарского хребта пиком Надежды…»
А это уже наши, — с улыбкой продолжал Гоги. — Слушай: «Комсомольцы Сухумского ботанического сада обратились к старшему сотруднику, кандидату биологических наук В. Колоновской с просьбой назвать один из выведенных сортов хризантем именем Нади Курченко… Ботаник выполнила нашу просьбу. Именем Нади назван теперь сорт крупноцветной хризантемы, который отличается нежностью окраски, оригинальной формой и ранним сроком цветения…»
На столе лежали вырезки из журналов, газе/. В одной из них я прочитал: «На юге Молдавии есть город Чадыр-Лунга. В нем — ковровая фабрика, где работает комсомольско-молодежная бригада имени Нади Курченко… На сэкономленном сырье девушки ткут ковер и собираются его подарить комсомольцам Удмуртии, где Надя училась к закончила школу. В бригаде шесть человек. Список бригады открывает Надя…» Еще одна вырезка: «Прошло немного времени с того дня, когда была перерезана алая лента у входа в этот музей. Но уже сотни учащихся соседних городских и сельских школ побывали здесь. Приходят в музей и пожилые люди, чтобы поближе познакомиться с короткой жизнью рядовой комсомолки Нади Курченко… У портрета Нади юношам и девушкам вручают комсомольские билеты, пионеры школы-интерната № 4 принимают здесь торжественное обещание быть такими, как Надя…»
Мы простились, Гоги пожелал хорошего полета.
Самолет Нади высоко летит над морем, и море спокойно, как луг
Надя не любила смотреть на море сверху. «Сверху море — это просто очень много спокойной воды, — говорила она. — Даже если на море шторм, все равно вода с высоты кажется спокойной, только с черточками волн».
Зато вблизи смотреть на море она очень любила. Когда они приходили «на камни» в ласы шторма, Надя подолгу, не отрываясь, наблюдала за тем, как волны, налетая за дебаркадер, с утробным грохотом разбивались о камень и тяжело взлетали в небо, дробясь на брызги лишь в самой короне волны. Была волна, и нет! А следующая уже с ужасающим гулом шла на каменную крепость, и снова все повторялось с отлаженной точностью, как и с первой волной, и с тысячной, и с миллионной. Только основательно намокнув в соленой мокрой пыли, которую ветер сносил с места сражения моря и суши, они уходили наконец от камней. И, продрогшие, шли в кафе и пили горячее какао и были при этом счастливы!)