Настало время идти в армию, подался Володя с одногодками на призывной пункт. Там постригли его, осмотрели, похвалили спортивную выправку и… отослали домой: «Один сын у матери, один кормилец, не имеем права…» Вернулся опечаленный…
На следующий год, когда снова объявили призыв, начал просить меня: «Мама, отпустите в армию… Ну, хотя бы на год! А если что — я сразу вернусь…» Смотрю, а у него даже слезы на глазах… «Хорошо, — говорю, — сынок, иди и скажи, что я не возражаю».
Снова постригли его и снова, выяснив, что положение в семье не изменилось, отправили домой.
Тогда по просьбе Володи к военкому пошла я. А военком:
— Понимаете, Варвара Александровна, не имеем мы такого права. Пусть женится, тогда возьмем.
Долго я говорила с военкомом, и так уговаривала его, и сяк. Наконец он будто и согласился:
— Ну ладно, давайте расписку, что вы не возражаете, а мы с начальством посоветуемся.
Дала я такую расписку, но и она не помогла…
— Понимаете, мама, — как-то сказал мне Володя полушутя, полусерьезно, — вот будет когда-нибудь у меня сын. Так он же обязательно спросит: «Отец, а ты в армии служил? Ракету живую видел? На сверхзвуковых летал? На подводных атомных плавал?» — «Нет, сынок, — скажу я ему, — не служил, не летал, не плавал». Ну какой же я, отец, буду для него авторитет?
Милый Володя не знал тогда, да и знать не мог, что пройдет немного лет, и десятиклассница Зоя Приходько напишет: «…своим мужественным поступком Володя Грибиниченко доказал нам, молодому поколению, что подвиг можно совершить всегда, а не только в военное время. Образ Володи будет для меня примером на всю жизнь…»
…Это большое и сложное хозяйство — разливочный пролет мартеновского цеха.
Налево на возвышении — длинная шеренга печей. Сталевары досыта накормили их ломом, напоили расплавленным чугуном, и они, гудя от напряжения, старательно переваривают многотонную пищу в огненных чревах. В чугунные чаши медленно стекают тоненькие струйки шлака.
Справа — цепочка приземистых железнодорожных платформ, на которых черными прямоугольниками выстроились высокие изложницы. Над ними огромной грушей свисает ковш, а из его отверстия белой струйкой течет сталь.
Ярко полыхают печи, заливисто звенят краны, четкой дробью перекликаются пневматические молотки, выгрызая из опустевших ковшей шлаковые наросты. Тому, кто пришел сюда впервые, может показаться, что он очутился в царстве хаоса. В действительности же каждое движение механизма и человека тут подчинено четкому производственному ритму, от которого зависит половина успеха сталевара.
Вот плавка уже готова. Она прошла по графику, металл полностью отвечает заказу, и на подмостках мартена царит хорошее настроение. Но когда настало время выпускать плавку, оказалось, что ковши еще не поданы. И бегает сталевар вокруг печи, нервничает, то и дело поглядывает то на часы, то вниз, в разливочный пролет. Приподнятого настроения как не бывало…
Но подать своевременно ковш под плавку — это только полдела, вернее, только начало дела. Плавку еще нужно расфасовать по изложницам, и тут наступает время демонстрировать виртуозную технику машинистам кранов, разливщикам, их подручным. Одно неточное движение многотонного крана, одно неточное движение разливщика или подручного — и металл пошел мимо сифона, разливаясь огненным половодьем по цеху, накрывая людей смертельным облаком брызг…
А когда плавка разлита и длинная цепочка горячих чугунных сотов поползла из цеха, немедленно готовь все хозяйство под новую. И всеми этими делами положено заниматься мастеру разливки…
…Такие дни, как тот, когда он впервые с дипломом техника в кармане пришел в цех, запомнятся на всю жизнь.
В отделе кадров заводоуправления спросили:
— В новый мартен на разливку пойдешь?
Минутку подумал.
— Сначала пойду посмотрю, потолкаюсь среди людей…
Когда подходил к цеху, его обогнала, по-разбойничьи свистнув, чумазая «кукушка», тащившая в разливочный пролет длинную вереницу платформ с изложницами, похожую на огромную обойму, еще не набитую патронами.
И вдруг вспомнился отец…
Отец, которого он совсем не знает. Отец, последний рейс которого оборвал на полпути осколок вражеского металла… Отец, который когда-то вот так же, как и этот хлопчина, что одарил его из окна крошечного паровозика белозубой улыбкой, подавал под разливку составы с изложницами, а потом отвозил их в соседний корпус, где слитки раздевали.