Подмена миросозерцания
Читатели, конечно, обратили внимание в прошлом № 30 «Тр. Слова» на голос Оптинского инока об опасности, грозящей святой Руси от того вольнодумства, какое разливается ныне по лицу родной земли широкою мутною волною и захватывает все области русской жизни, не исключая — увы — и церковной... Горькое, вдохновенное слово старца, сказанное почти шестьдесят лет назад, можно бы назвать пророчеством, если бы простой здравый смысл, при вдумчивом, беспристрастном суждении, не говорил и теперь того же. Инок Ев-фимий, с точки зрения того времени, времени еще крепостного права, времени безграничного своеволия помещиков, всю вину возлагает на дворянское сословие: в то время, действительно, это сословие было руководящим в общественной и государственной жизни, но за 60 лет многое изменилось к худшему. Если и теперь, к несчастию, немало среди дворян гг. Долгоруковых, Петрункевичей и им подобных, оскорбляющих свое звание, зато теперь развелось видимо-невидимо бессословных «интеллигентов», каких 60 лет назад почти не было. Это люди без веры, а потому и без совести, без чести, это духовные кастраты, у которых все, чем человек, отличается от скота, вытравлено, которые, нося образ человеческий, опаснее всякого зверя и способны на всякую мерзость, на всякое преступление, лишь бы не попасть на виселицу. Вот единственное нечто, их одерживающее, и они знают, что делают, когда кричат о необходимости законопроекта об уничтожении смертной казни для подобных себе, а главным образом именно — для себя самих. Да и все «свободы», о коих они так горячо толкуют, в сущности, клонятся к свободе зла, к непротивлению злу, проповедуемому безбожником Толстым. И чем дальше мы живем, тем больше, частью якобы на законном основании, частью же просто захватным правом разливается это зло, а те, кто Богом поставлен преграждать ему путь, будто не видят этой духовной отравы: «Нелиберально: противно свободе совести...» О. Евфимий жалуется на продажность тогдашних дворян: но тогда, по крайней мере, грех грехом называли, брали всякие взятки, но в совести своей все же это не оправдывали, а ныне — все вытравлено, искажено, ныне хотят жить без совести, и это считают нормою жизни, «свободою от предрассудков», ныне стыдятся упомянуть имя Божие... Вдумайтесь в это, православные русские люди! Ведь ужас сжимает сердце! А нас насильно хотят приучить не видеть в этом ничего ненормального, как будто все это — самые неважные, пожалуй, даже невинные вещи! Сложилось как-то так: нас, верующих, поражает какое-либо явление, крайне, по нашему убеждению, ненормальное, прямо недопустимое; оно остается ненаказанным или же наказывается выговором, замечанием, ничтожным штрафом — словом, так, что ценность самого зла при этом низводится до минимума. Само собою понятно, что такое отношение представителей закона ведет к переоценке нравственных понятий: если то, что мы привыкли с детства считать недопустимым, возмутительным, считали тяжким грехом, преступлением, теперь расценено как неважный дисциплинарный проступок, то, стало быть, нам приходится волею-неволею мириться с такою расценкою: не в наших ведь силах потребовать иной расценки... И слабые люди первые поддаются искушению считать неважным то, что прежде считали очень важным, и начинают мало-помалу дозволять себе это... А за ними, точно под влиянием какого-то гипноза, мало-помалу и все мы привыкаем почти так же смотреть на дело. Так перевоспитывается наше поколение в новых понятиях о зле. О молодых людях уж и говорить не приходится: они сразу как-то усваивают эти новые расценки нравственных деяний: даже мы, старики, невольно чувствуем, как притупляется постепенно наше нравственное чувство, как сначала тоскует сердце, что творится что-то не так, как подобает по закону Божию и совести христианской а потом, под влиянием повторения подобных фактов, при сознании своей беспомощности, бесполезности протеста, невозможности поправить дело, вернуть власть имущих к прежним понятиям, невольно сживаешься с новыми воззрениями, и хотя в своей совести не миришься с ними, хотя видишь, что это ведет к гибели но по необходимости терпишь: чувство, говорю, нравственное притупляется, и ты плывешь по течению — прямо к пропасти... Нужны ли к сему иллюстрации? Жизнь и печать дают их на каждом шагу. Самые возмутительные кощунства, большею частью, остаются безнаказанными, богохульство, поругание заветных святынь — чуть не ежедневно и в газетах, и в жизни; мало того: вы лишены возможности, например, в дороге найти порядочную патриотическую газету: непременно извольте читать жидовские листы, вы задыхаетесь от этой удушливой атмосферы лжи, кощунства, безбожия, и ныне, и завтра — все одно и то же... Но и этого мало. Для людей, которые хотели бы поучиться не из газетных простынь, а из более или менее серьезных книг, теперь издаются и толстые якобы научные книги — отвратительно-враждебного в отношении к вере и Церкви направления... Если попадет такая книга вам в руки, вся душа ваша возмутится от негодования, а те, кому ведать надлежит, спокойно рассуждают: «Пусть издают — нельзя же стеснять свободы» якобы «научных мнений»... Недавно вышел перевод одной такой безбожной, глубоко возмутительной книги Велльгаузена, и книга пропущена, гуляет и отравляет молодежь... Да и издал-то ее некий «профессор», очевидно, специалист по части безбожия. И ничего: сей профессор сидит на своей кафедре и продолжает «просвещать» наше юношество, и ему все разрешается... Да что говорить о профессорах университетских? Даже духовные академии, да, православные духовные академии, несмотря на недавнюю их ревизию, еще не свободны от таких профессоров. И вместо того, чтобы предложить таковым оставить церковную школу, вместо того, чтобы потребовать от них, если они каются, публичного отречения от своих либеральных бредней, им предлагают, как слышно, только «воздержаться от распространения первого издания» своих сочинений и «исправить» их для второго издания... Ну а что они проповедуют и будут проповедовать с кафедр духовному юношеству, будущим пастырям и учителям пастырских православных школ? Об этом кто позаботится? Кто поручится за чистоту их учения? Пусть простят нам те, от кого сие зависит: душа болит, сердце наше исстрадалось от такого слишком снисходительного отношения к ересям, если не сказать больше!.. Если уж государство не хочет противиться этому злу, если оно закрывает глаза на пропаганду всякого безбожия и антихристовых учений, то может ли терпеть это Церковь в своих недрах? Не должна ли она всею силою своего — увы, ныне столько уже поколебленного — авторитета восстать против зла, пускающего корни у самых источников ее православного вероучения? Если мирская власть, под гипнозом либеральных масонских веяний, «играет с огнем», то позволительно ли это для самой Церкви? Знаю, что горькое слово пишу я, знаю, что это не по духу нашего излукавившегося времени, но сил нет молчать, когда чувствуешь, как и тебя начинает затягивать это болото, когда сознаешь, что и ты начинаешь привыкать к безразличию, когда видишь пред собою пропасть, куда влечет Россию этот поток, и несть удерживающего от нея...
Утверждение на Тя надеющихся! Утверди, Господи, Церковь, юже стяжал еси честною Твоею кровию!..
Соблазн идет от интеллигенции
Как тяжко будут отвечать Богу люди, соблазняющие ближнего! Вспомните грозное слово Спасителя: «Аще кто соблазнит единого от малых сих, верующих в Мя, уне (лучше) есть ему, да обесится жернов осельский на выи его, и потонет в пучине морстей...»
Для неверующего эти слова — пустой звук, а для верующего — гром небесный. Кто — малые сии? Кто — соблазнители их?
Малые это — не дети только. Это все меньшие братия наши, это — все те, кто около нас, кто меньше нас развит умственно, менее чуток нравственно, кто слабее нас и физически, и духовно, а следовательно, легко может быть увлечен нашим словом, нашим примером. И вот наша интеллигенция, именующая себя передовыми людьми, то есть мнящая о себе, будто она идет впереди народа (куда? — увы! — назад, к духовному одичанию!), страшно ответит Богу за тот соблазн, какой она вносит в народ — как в массы народные, так и в каждую отдельную душу. Если вы не соблюдаете постов, то вы не вправе требовать и от своей прислуги, чтобы она исполняла устав церковный. Вы не считаете нужным в праздники неопустительно ходить в церковь? Вы не можете посылать туда и свою прислугу. Вы не хотите, вы как будто стыдитесь перекреститься, садясь за стол? Знайте, что прислуга видит это, сначала осуждает вас за это (а ведь и это — уже соблазн), а потом и сама перестанет молиться пред обедом и ужином. Но соблазн идет дальше. Недаром народ, то есть простых людей, сравнивают с детьми. Простецы зорко присматриваются к интеллигентам, как дети — к взрослым. Простецы так же прямолинейны в своих суждениях, как и дети. О детской наивности, прямолинейности существует немало рассказов. Но и простые люди нередко бывают так же прямолинейны и откровенны, как дети.