«Русская культура — «запечатленная» печатью тысячелетий: крещением в Православии. Этим и утвердилась духовная сущность русского народа, его истории и просвещения, — утвердил И.С.Шмелёв. — <…> Наша литература — тоже «запечатленная»: она исключительно глубока, «строга», как, быть может, ни одна из литератур в мире, и целомудренна. Она как бы спаивает-вяжет Землю с Небом. В ней почти всегда — «вопросы», стремленья «раскрыть тайну», попытки найти разгадку мировых загадок, поставленных человечеству Неведомым: о Боге, о Бытии, о смысле жизни, о правде и кривде, о Зле-Грехе, о том, что будет там… и есть ли это там?.. <…> Русская литература — не любование «красотой», не развлекание, не услужение забаве, а именно служение, как бы религиозное служение»6.
Именно Православие повлияло на пристальное внимание человека к своей духовной сущности, на внутреннее самоуглубление, отражённое литературой. Это и вообще основа русского миропонимания и русского способа бытия в мире. Выдающийся русский философ И.В.Киреевский писал об этом так: «Западный человек искал развитием внешних средств облегчить тяжесть внутренних недостатков. Русский человек стремился внутренним возвышением над внешними потребностями избегнуть тяжести внешних нужд»7.
И это могло быть определено только православным мироосмыслением. Ибо само лежащее в основе Православия понимание спасения — то есть цели всего земного бытия — существенно отличается от того, что мы можем обнаружить в западных конфессиях. Западный человек понимает спасение как воздаяние за некое доброе делание (католицизм) либо как то, что он получает только в силу веры (протестантизм). Католик своё спасение «зарабатывает», трудом добродетели «выкупает» собственный грех. Для протестанта проблема не выявляется даже так: по его суждению, за него уже «заплатил» Спаситель. Протестантизм вообще снимает вопрос о необходимости добрых дел для спасения, нацеливает человека на внешнюю практическую деятельность как на основное содержание его бытия в мире.
Спасение в Православии осмысляется как внутреннее перерождение человека, его преображение духовное, ведущее к обожению. Преподобный Исаак Сирин писал: «Добродетель есть матерь печали; от печали рождается смирение; смирению дается благодать. И воздаяние потом бывает уже не добродетели, и не труду ради нее, но рождающемуся от них смирению. Если же оно утрачено, то первые будут напрасны»8.
Это поразительно: не добродетель увенчивается наградою и не доброе делание ради неё, но — смирение! Без смирения и добродетель напрасна! Грех нельзя «отработать» добрыми делами, его можно избыть лишь внутренним перерождением, начало которому есть смирение.
«Говорящие или делающие что-либо без смирения, — предупреждал преподобный Григорий Синаит, — подобны строящему храмину зимою или без цемента»9. Вот откуда проистекает сосредоточенное внимание всякого православного, истинно православного, — к внутреннему деланию, к внутреннему человеку.
«Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием» (Рим. 7, 22).
Но почему именно смирение в основе спасения? Потому, что оно устанавливает систему истинных критериев трезвой оценки реального состояния внутреннего мира человека. Стремление соответствовать евангельскому пониманию добродетели, быть совершенным, как совершен Отец Небесный (Мф. 5, 48), — сразу же позволяет каждому ясно увидеть истинную греховность собственной души («добродетель есть матерь печали»). Стремление к добродетели при этом становится не целью, а средством самопознания человека, познания им невозможности только собственными усилиями искоренить грех, побороть страсти, — что в христианской аскетике и именуется смирением («от печали рождается смирение»). Смирение есть познание необходимости в Спасителе. Осознание невозможности спастись одними лишь собственными усилиями, взывание к помощи Божией, памятование: «человекам это невозможно, Богу же все возможно» (Мф. 19, 26) — такое-то смирение и становится основою спасения («смирению дается благодать»). Превращение же добродетели в самоцель может породить в душе надмение при достижении (не только мнимом, но и подлинном) этой цели, может привести к упоению собственным совершенством и тем усилить гордыню человеческую, источник мирового зла. Таков путь фарисея (Лк. 18, 10–14). Оттого и учит нас святой подвижник: без смирения добродетель напрасна. Без смирения человек не сознаёт своей нужды в Спасителе. Себя самого он мнит совершителем собственного спасения. То есть становится, в конечном итоге, анти-христианином.