Такие примеры можно множить. Они известны и о том писали многие исследователи. Но важнее иное. Толстой, углубляясь в эти внутренние мiры своих героев, сделал одно сущностное для себя открытие. Он сознал единство того духа, какой пребывает во внутренних мipax разных людей.
«Чтобы верно и глубоко показать человека своей эпохи, Толстой прежде всего изучил себя, исследовал свою душу, — писал В.Лакшин. — Надо признать, что со своим «изучением себя» писатель делал предерзкий опыт. Самыми тонкими и неуловимыми оттенками своих чувств и переживаний он наделил своих героев, рискуя тем, что они могут быть не поняты, если его индивидуальные ощущения разнятся от ощущения других людей. Но опыт удался блестяще. Тысячи людей в наблюдениях Толстого нашли себя, свои хорошо знакомые и лишь невысказанные мысли, настроения и чувства»11.
Да, люди едины в чём-то сущностно важном, и поэтому он может понять и описать из глубины самого себя то, что переживает молоденькая девушка на первом для себя бале, что чувствует необстрелянный офицерик под вражескими пулями, что думает седовласый старик-полководец в день великого сражения. Толстой вряд ли догадывался о том значении, которое обретёт для него это, пока ещё эстетическое, открытие. Но уверенность в истинности его была в нём жива — и долго спустя он писал как о важнейшем законе художественно-психологического отражения бытия (в письме Н.Н.Страхову 3 сентября 1892 года): «Вы говорите, что Достоевский описывал себя в своих героях, воображая, что все люди такие. И что ж! результат тот, что даже в этих исключительных лицах не только мы, родственные ему люди, но иностранцы узнают себя, свою душу. Чем глубже зачерпнуть, тем общее всем, знакомее и роднее» (18,105).
Это обнаруженное писателем единство внутреннего существования между людьми определяется онтологическим единством их души, которая по природе христианка. Это внутреннее единство определено тем, что каждый несёт в глубине своей образ Божий, пусть и помутнённый. Толстой воспринял основу этого единства иначе, но само наличие единства ощутил и осознал верно. И сопрягал внутреннее и внешнее на эстетическом уровне весьма убедительно.
В период выработки нового толстовского мировоззрения (в первой половине 80-х годов) эта сопряжённость внутреннего мipa и мipa внешнего, мipa отдельного человека и мipa всеобщего — даст свой парадоксальный результат.
Существенно, что в самом тексте эпопеи происходит порою смешение (намеренное или невольное — не важно) значений «мipъ» и «миръ», подчёркнутое сопряжение разнородных смыслов.
«Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из-под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
— «Mipoм (так у Толстого. Это легко обнаружить в дореволюционных изданиях со старою орфографией, но совершенно невозможно установить при орфографии новой. — М.Д.) Господу помолимся».
«Мipoм, — все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединённые братской любовью — будем молиться», — думала Наташа» (6,87).
Должно отметить, что Наташа (и это ошибка не её, а автора, не различила омофоны «мiръ» и «миръ», ибо в храме возносится не «мiромъ», но: «миромъ Господу помолимся», то есть в состоянии душевного покоя, умиротворённости. Bероятно, всё же сопряжённость «мipa» и «мира» в душе Наташи пребывает: недаром она ставит рядом: «все вместе» и «без вражды».
Вообще, в храме несмешение этих слов слишком заметно. Ср.: «Миръ мiрови даруй, церквам Твоим, священником» и т. д.; «О свышнем мире, и спасении душ наших…», «О мире всего мipa, благостоянiи святых Божиих церквей и соединении всех, Господу помолимся».
Толстой же смешение допускает, ибо у него далее стоит:
«— О свышнем мipe и о спасении душ наших!»
«О мipe ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», — молилась Наташа» (6,87).
Но в церкви в данном случае молятся о нисходящем на человека мире, покое духовном и спасительном для души, а не о сообществе (мipe) Небесных Сил бесплотных.
Следует поэтому особо остановиться на богословском осмыслении этих слов, ибо помимо их общезначимых мiрских значений необходимо отметить и церковное понимание — прежде всего тех смыслов, какие выявляются в Писании, у Святых отцов.
«…Следует иметь в виду, — отмечает профессор М.С.Иванов, — что слово «мир» в христианской терминологии имеет четыре различных значения: 1) сотворённая Богом вселенная, 2) благодатный покой в душе человека, 3) отсутствие вражды между людьми, между народами или государствами, 4) царство греха на земле, человеческая греховность. Четвёртое значение рассматриваемого нами слова, не употребляющееся ни в какой другой терминологии, мы довольно часто находим в святоотеческой, аскетической и других видах церковной литературы. Например, преподобный Марк Подвижник пишет: «Нам не положено любить мира и всего, что в мире. Не в том смысле получили мы такую заповедь, чтобы безрассудно ненавидели творения Божии, но чтобы отсекли поводы к страстям». А преп. Исаак Сирин замечает: «Мир есть имя собирательное, обнимающее собою то, что называется страстями. Когда хотим назвать страсти в совокупности, называем их «миром». Сказать короче: мир есть плотское житие и мудрование плоти». Святитель Иоанн Златоуст указывает, что «миром» в Священном Писании часто называются злые дела. О мире как о неестественных, болезненных проявлениях человеческой души говорит и свт. Василий Великий.