Кутузов не отдаёт приказаний, должных влиять на непосредственное развитие событий (ибо эти приказания ни на что не могут повлиять), но на Бородинском поле отдаёт приказ, внешне бессмысленный, не могущий быть исполненным, как выяснилось вскоре, — приказ, влияющий на невидимый дух армии.
«И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщался повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение тому, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись» (6,283).
Невозможно согласиться с мнением (высказанным академиком А.М.Панченко), что характеристики Кутузова и Наполеона определены давней традицией русской воинской повести, когда «свой» воевода непременно изображался только с лучшей стороны, а «чужой»— непременно с дурной. У Толстого это лишь случайное совпадение (таких поразительных совпадений в литературе предостаточно), ибо и Кутузов наделен не одними положительными качествами, прочие же «свои» командиры почти все и вовсе дурны для руководства армией. Писатель видит среди достойных лишь Дохтурова и Коновницына, отчасти Багратиона. Толстой разделяет людей не по принципу «свой — чужой», а по степени понимания ими истины. И близки оттого между собою Наполеон и все его маршалы, Александр, Бенигсен, Ермолов, наравне с иными русскими генералами.
Поразительно сделанное Толстым сопоставление действий Кутузова и иных начальников войска при отступлении французов:
«Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добивание несчастных? Зачем всё это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, — он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем» (7,135).
И оказывается: Кутузов, со всею своею пассивностью, гораздо оказался искуснее хитроумных генералов своих, преследовавших цели, прямо противоположные истине, и жертвовавшие этим своим целям то, что по истине только и может быть подлинной целью на уровне народного понимания: сохранение жизней многих людей, когда дело идёт так, как оно должно идти.
«Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижении войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. <…>
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого-то, забрать в плен для чего-то какого-нибудь герцога или короля, — генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь-то самое время давать сражения и побеждать кого-то» (7,207).
Этим действиям Кутузова находится и по сей день много порицателей (бывает и напротив: ему приписывается то, чего он не совершал, поскольку это необходимо для «славы русского оружия»). Толстой называет причины исторической неприязни к Кутузову (равно как и возвеличения Наполеона): причины эти в непонимании истинных движущих сил истории: