Недоумённо рассуждает один из офицеров, пострадавший в своё время от власти бюрократов:
«…Я как раз высказывался с классовой точки зрения: покритиковал начальство, уж очень красиво жило. Вот мне и дали по шее. Здесь, по-моему, он и есть, главный корешок бюрократизма: если рабочий страдает в своём государстве» (296).
Да никогда оно не было рабочим — вот что.
Старый рабочий Андреев с горечью признаёт:
«Помните, Сталин говорил в позапрошлом году: братья и сёстры… А тут, когда немцев разбили, — директору коттедж, без доклада не входить, а братья и сёстры в землянки» (642).
Особенный вред приносят жизни паразиты-политработники. Они — «занимаются бумажными делами, болтаются, мешают тем, кто воюет» (178). Они создают повсюду атмосферу всеобщей подозрительности и стукачества. Они видят в живых людях лишь средство для своего карьеризма, они готовы пожертвовать сотнями и тысячами жизней, если это поможет им выслужиться перед начальством. Гроссман почти не обличает этих людей (всё же сознавал, что есть цензура), но лишь ненавязчиво показывает факты, так что истина выявляется и без разъяснений.
Однако и многие амбициозно-неумные безграмотные командиры, заменившие расстрелянных кадровиков, также мало берегли жизни своих солдат. Тот же комкор Новиков на опыте обрёл это понимание:
«Не встречал он, чтобы начальники всерьёз сердились на то, что боевые действия сопровождались большими потерями живой силы. А иногда начальник посылал людей под огонь, чтобы избегнуть гнева старшего начальства и сказать себе в оправдание, разведя руками: «Ничего не мог поделать, я половину людей положил, но не мог занять намеченный рубеж»…» (379).
Другой командир рассуждает так же:
«Да скольких я за год войны встретил подобных мудрецов, пистолетом грозят, матерятся, бессмысленно людей посылают под огонь. Вот недавно. Командир батальона плачет прямо: «Куда я поведу: людей на пулемёты?» И я говорю: «Верно ведь, давайте задавим огневые точки артиллерией». А командир дивизии, генерал, с кулаками на этого комбата: «Или ты сейчас выступишь, или я тебя как собаку расстреляю». Ну и повёл людей, — как скот, на убой!» (382).
Горько то, что даже умный и совестливый Новиков в конце концов «грубо и зло», даже вопреки собственным убеждениям, вынужден сказать:
«Людей у нас много, а техники мало. Человека сделать всякий дурак может, это не танк, не самолёт. Если ты людей жалеешь, не лезь на командную должность!» (383).
Всё это помогает понять, почему русская армия потеряла солдат в несколько раз больше за годы той войны, чем немецкая. Всё это помогает понять и те утверждения старых мудрых ветеранов, какие утверждают, что воевали мы хуже немцев. Не потому хуже, что солдаты были плохи, а: командиры наверху дурны.
Что же всё-таки обеспечивало такое властвующее положение той номенклатурной касте, захватившей все высоты в сферах военной и гражданской?
Писатель даёт ответ жёсткий и ясный: партийность. Партийность — вот зло, обеспечивающее существование тоталитарного государства. Партийность — внутреннее ощущение и сознавание кастовой выделенности и служение этой выделенности. Не нужно ни ума, ни образования — нужна только преданность партии, преданность полная, до отказа от самого себя, до абсолютной обезличенности. Взамен человек получает вхождение в круг избранных и — власть.
Как это совершается — Гроссман показал на примере крупного партийного деятеля Дмитрия Гетманова, в период войны поставленного быть войсковым комиссаром:
«Слово его могло решить судьбу заведующего университетской кафедрой, инженера, директора банка, председателя профессионального союза, крестьянского коллективного хозяйства, театральной постановки.
Доверие партии! Гетманов знал великое значение этих слов. Партия доверяла ему! Весь его жизненный труд, где не было ни великих книг, ни знаменитых открытий, ни выигранных сражений, был трудом огромным, упорным, целеустремлённым, особым, всегда напряжённым, бессонным. Главный и высший смысл этого труда состоял в том, что возникал он по требованию партии и во имя интересов партии. Главная и высшая награда за этот труд состояла лишь в одном — в доверии партии.
Духом партийности, интересами партии должны были проникаться его решения в любых обстоятельствах, — шла ли речь о судьбе ребёнка, которого определяют в детдом, о реорганизации кафедры биологии в университете, о выселении из помещения, принадлежащего библиотеке, артели, производящей пластмассовые изделия. Духом партийности должно быть проникнуто отношение руководителя к делу, к книге, к картине, и поэтому, как ни трудно это, он должен не колеблясь отказаться от привычного дела, от любимой книги, если интересы партии приходят в противоречие с его личными симпатиями. Но Гетманов знал: существовала более высокая степень партийности; её суть была в том, что человек вообще не имеет ни склонностей, ни симпатий, могущих вступить в противоречие с духом партийности, — всё близкое и дорогое для партийного руководителя потому и близко ему, потому только и дорого ему, что оно выражает дух партийности.