Эта доброта бессловесна, бессмысленна. Она инстинктивна, она слепа. В тот час, когда христианство облекло её в учение отцов церкви, она стала меркнуть, зерно обратилось в шелуху. Она сильна, пока нема, бессознательна и бессмысленна, пока она в живом мраке человеческого сердца, пока не стала орудием и товаром проповедников, пока рудное золото её не перековано в монету святости. Она проста, как жизнь. Даже проповедь Иисуса лишила её силы, — сила её в немоте человеческого сердца. <…>
В бессилии бессмысленной доброты тайна её бессмертия. Она непобедима. Чем глупей, чем бессмысленней, чем беспомощней она, тем огромней она. Зло бессильно перед ней! Пророки, вероучители, реформаторы, лидеры, вожди бессильны перед ней. Она — слепая и немая любовь — смысл человека.
История людей не была битвой добра, стремящегося победить зло. История человека — это битва великого зла, стремящегося размолоть зёрнышко человечности. Но если и теперь человеческое не убито в человеке, то злу уже не одержать победы» (309–311).
Вот вся положительная философия Гроссмана. Заметна в этих рассуждениях его неприязнь к Богу, к христианству. Он сам признаётся, что «потерял веру найти добро в Боге» (310).
В Боге доброты нет, она есть только в человеке?
Трогательна эта любовь писателя к человеку. Неясно, однако, какова природа такой стихийной доброты в человеке и абсолютна ли она. В ком-то она есть — это подтверждает опыт человеческого бытия. Но все ли подают кусок хлеба пленному и прячут старика еврея? А нет ли примеров противоположных? Можно потеплеть сердцем, наблюдая эту «немую» доброту, но можно и ожесточиться ведь, сталкиваясь с недобротою. В приведённом рассуждении писателя, как в алгебраической формуле, можно вместо добрых примеров подставить недобрые и сделать совершенно иной вывод: добру не одержать победы.
Достоевский, отыскивая «человека в человеке» (Гроссман ведь почти точно повторяет эти слова православного писателя), искал образ Божий в творении — а ничего больше и не отыскать как причину той самой доброты. И, заметим, понимание добра в Православии не есть частное сужение некоей всеобщности, но расширение понятия до полноты Божией правды.
Без сознавания образа и подобия Божиих добро останется для нас лишь частным и случайным проявлением той самой бессмысленной и именно обуженной, неизвестно на чём основанной доброты, какая так мила Гроссману. Конечно, эта доброта прекрасна, но ненадёжна, ибо в любой момент грозит обернуться своей противоположностью.
Да и почему в центр бытия нужно ставить именно эту доброту? Почему не зло? Многие мыслители так и поступали. Там, где точкою отсчёта становится человек и где поэтому релятивизм-плюрализм определяет строй мысли, там ничего нельзя утверждать окончательно. Ибо там, где критерии добра и зла отдаются на откуп человеку (а он вдобавок, как это делает Гроссман, станет опираться лишь на субъективные свои ощущения), нет ни добра, ни зла. Всё теряется в хаосе именно частных мнений.
Но Гроссман верен себе, и эта верность заставляет его поставить нравственный суд человеческий даже над Божиим судом:
«Есть суд небесный и суд государства и общества, но есть высший суд — это суд грешного над грешным» (405).
Человек — высший критерий.
Человек — сам в себе неповторимая Вселенная. В этом смысл его бытия.
«Отражение Вселенной в сознании человека составляет основу человеческой мощи, но счастьем, свободой, высшим смыслом жизнь становится лишь тогда, когда человек существует как мир, никем никогда не повторимый в бесконечности времени. Лишь тогда он испытывает счастье свободы и доброты, находя в других то, что нашёл в себе» (419).
Для проявления и осуществления своей самобытности человеку потребна свобода — таков один из постулатов философии писателя.
Такая убеждённость позволила Гроссману создать как будто совершенно оригинальную теорию эволюции мироздания. Эту теорию он поручил изложить профессору Чепыжину, выдающемуся учёному-физику, учителю гениального Штрума:
«Мне представляется, жизнь можно определить как свободу. Жизнь — есть свобода. Основной принцип жизни — свобода. Вот тут и пролегла граница — свобода и рабство, неживая материя и жизнь. <…> Вся эволюция живого мира есть движение от меньшей степени свободы к высшей. <…> Материя из неживой станет обращаться в живую, в свободу. Мироздание оживёт, всё в мире станет живым, а значит, свободным. Свобода — жизнь победит рабство. <…> Придёт человек, наделённый всеми признаками Бога: вездесущий, всемогущий, всеведущий. В ближайшее столетие придёт решение вопроса о превращении материи в энергию и создании живого вещества. Параллельно развитие пойдёт в направлении преодоления пространства и достижения предельных скоростей. В более далёкие тысячелетия прогресс пойдёт в сторону овладения высшими видами энергии — психической. <…>