Ни по моей, ни по чьей вине
Под низким траурным забором
Лежать придётся так же мне (3,174).
Снежная равнина, белая луна,
Саваном покрыта наша сторона.
И берёзы в белом плачут по лесам.
Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам? (3,200).
Разгул обернулся не только тягою к смерти, но и страшною для поэта неспособностью к любви, к полноте эмоциональной.
И ничто души не потревожит,
И ничто её не бросит в дрожь,—
Кто любил, уж тот любить не может,
Кто сгорел, того не подожжёшь (3,222).
Это написано 4 декабря 1925 года. До смерти оставалось совсем недолго.
Парадоксально-болезненным становится порою в 20-е годы само мировидение Есенина. Оно жёстко отразилось в «Песни о хлебе» (1921):
Вот она, суровая жестокость,
Где весь смысл — страдания людей!
Режет серп тяжёлые колосья,
Как под горло режут лебедей.
Наше поле издавна знакомо
С августовскою дрожью поутру.
Перевязана в снопы солома,
Каждый сноп лежит, как жёлтый труп.
На телегах, как на катафалках,
Их везут в могильный склеп — овин.
Словно дьякон, на кобылу гаркнув,
Чтит возница погребальный чин.
А потом их бережно, без злости,
Головами стелют по земле
И цепами маленькие кости
Выбивают из худых телес.
Никому и в голову не встанет,
Что солома — это тоже плоть!..
Людоедке-мельнице — зубами
В рот суют те кости обмолоть.
Странно для «крестьянина» такое видение жатвы и обмолота: обнаружение сходства с убийством и издевательством над трупами побеждённых врагов. По образному строю это стихотворение Есенина близко балладе Р.Бёрнса «Джон Ячменное Зерно»: там тоже говорится о расправе над гордым и весёлым Джоном:
Его свалил горбатый нож
Одним ударом с ног.
И, как бродягу на правёж,
Везут его на ток.
……………………….
Не пожалев его костей
Швырнули их в костёр,
А сердце мельник меж камней
Безжалостно растёр.
И т. д.
Но у Бёрнса — оптимистическая вера в торжество неистребимой жизненной силы. У Есенина — мрачное повествование о злодействе, порождающем новые преступления: яд злобы отравляет тех, кто вкушает полученное в результате убийства.
И свистят по всей стране, как осень,
Шарлатан, убийца и злодей…
Оттого что режет серп колосья,
Как под горло режут лебедей (2,103–104).
Неожиданно прорвалось?..
В основном же Есенин в своих сопоставлениях держался наработанных приёмов:
Над рощею ощенится
Златым щенком луна (2,14).
Над тучами, как корова,
Хвост задрала заря.
…………………..
Ныне
Солнце, как кошка,
С небесной вербы
Лапкою золотою
Трогает мои волоса (2,16).
О родина, о новый
С златою крышей кров,
Труби, мычи коровой,
Реви телком громов (2,20).
Рыжий месяц жеребёнком
Запрягался в наши сани (2,27).
Я сегодня снёсся, как курица,
Золотым словесным яйцом (2,34).
Мойте руки свои и волосы
Из лоханки второй луны (2,36).
Месяц синим рогом
Тучи прободил (2,40).
Небо — как колокол,
Месяц — язык,
Мать моя — родина,
Я — большевик (2,50).
Золотою лягушкой луна
Распласталась на тихой воде (2,70).
Отрок-ветер по самые плечи
Заголил на берёзке подол (2,73).
Хорошо под осеннюю свежесть
Душу-яблоню ветром стряхать
И смотреть, как над речкою режет
Воду синюю солнца соха (2,75).
Лошадиную морду месяца
Схватить за узду лучей (2,78).
Ветер волосы мои, как солому трепал,
И цепами дождя обмолачивал (2,174).
Здесь даже мельница — бревенчатая птица
С крылом единственным — стоит, глаза смежив (3,21).
До сегодня ещё мне снится
Наше поле, луга и лес,
Принакрытое сереньким ситцем
Этих северных бедных небес (3,40).
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду (3,304).
Даже названия стихотворных сборников выдерживались в той же системе: «Звёздное стойло», «Берёзовый ситец», «Рябиновый костёр». Не счесть у Есенина сопоставлений берёзки с женщиной и девушкой. Тут сказалось явное отсутствие чувства меры.