Такая установка для художественного творчества была своего рода реакцией на жёсткий советский диктат, стала вызовом его нормативности. По сути: тут другая крайность, искусственно и без воображения сконструированная по правилу противоположного общего места. Конечно, были и иные причины, важнейшие из которых — страх перед подлинной реальностью и заурядная гордыня, заставляющая человека пытаться стать творцом собственного, ни на что не похожего мира. И вечное желание поиска, нежелание плестись в хвосте уже изведанного. Новосоздаваемый мир стал у обэриутов абсурдным по отношению к миру коммунистической нормативности прежде всего. Но абсурдизм взрывает всякую норму, он постулирует отсутствие каких бы то ни было эталонов, с которыми можно было бы соизмерять творчество.
Мир обэриутов стал абсурдным по отношению к миру вообще. Через голову господствовавшей идеологии (предпринявшей жестокие репрессии против бунтарей — такова её природа) обэриуты бросили вызов и миропорядку, установленному надмирной волею Творца. Абсурдизм всегда имеет (и не может не иметь) богоборческий характер. Важнейший принцип абсурдизма — иррационализм; абсурдист всегда пытается заглянуть в самую глубину, в бездну иррационального, то есть в инфернальную тьму. Он способен этого не сознавать, но не ощущать не может. А знаком того, что он это ощущает, — становится состояние, в котором он пребывает.
Даниил Хармс в дневниковой записи от 23 октября 1937 года взывает: «Боже, у меня теперь единственная просьба к Тебе: уничтожь меня, разбей меня окончательно, ввергни в ад, не останавливай меня на полпути, но лиши меня надежды и быстро уничтожь во веки веков. Даниил». 16 ноября, менее чем месяц спустя, он пишет: «В руце, Твои, Господи Иисусе Христе, предаю дух мой. Ты мя сохрани, Ты мя помилуй и живот вечный даруй мне. Аминь. Я ничего не могу делать. Я не хочу жить».
Процитировавшие эти записи Л.Кацис и Д.Шушарин, предпринявшие исследование ОБЭРИУ в качестве религиозного явления, называют Хармса автором «обращения к Иисусу» на церковнославянском языке. Невежество очевидное: вторая запись есть в большей части воспроизведение молитвы, завершающей Вечернее правило; эту молитву любой церковный человек непременно произносит каждый день, отходя ко сну. Хармс приводит молитву не вполне точно — и это свидетельствует, что он писал по памяти, то есть молитву знал, пусть и с ошибками. Теперь он хочет отойти не ко сну, а — в нежизнь. Следовательно, мы имеем дело не просто с унынием, но с богоотступничеством, непременными атрибутами которого становятся уныние и тяга к небытию.
Авторы названного исследования утверждают, что «смерть была почти главным источником вдохновения и для Хармса, и для Введенского»49, то есть крупнейших обэриутов. А это, как и некоторые прочие причины, сам способ существования в мире уродливых фантомов, вызванных их малоуправляемым воображением, — всё влечёт за собою ужас, наполняющий их существо и переходящий в суррогатное творчество.
Но всё же творчество. И не может не возникнуть поэтому вновь проблема, больная ещё для «серебряного века»: проблема художника-демиурга (теурга? если использовать терминологию Вл. Соловьёва — Вяч. Иванова, не усугубляя при этом различие между названными словами), новотворящего собственную вселенную из доступного материала подручной фантазии.
Кацис и Шушарин остроумно намекнули, что творчество разделяется на теургическое и магическое: «разница здесь в том, что теург действует силою Божиею, а маг природно-человеческою»50. Обэриуты, по справедливому мнению Кациса и Шушарина, несомненно обладали природно-человеческой силой творчества. Но это и новый источник трагедийного уныния: быть магом, претендуя быть теургом.
Но кто тогда подлинный теург? Художник Средневековья прежде всего. Преподобный Андрей Рублёв. С начинающейся персонализации художественного творчества теургическое начало в искусстве иссякает. Если действует Дух, то человек не может считать себя автором создаваемого, но лишь исполнителем.
Претензия на авторство правомерна лишь в случае использования собственных природно-человеческих возможностей. Следовательно, искусство Нового времени — исключительно магическое? Такова простейшая логика. (Кацис и Шушарин, впрочем, придерживаются как будто иной точки зрения. Углубляться в спор — не станем, заметим к тому же, что термин «магический» не вполне удачен: он привносит в предмет исследования побочный негативный смысл.)