Всё это — бесовское по природе глумление. Такого рода “сюжеты” мог придумать и написать клеветник, “отец лжи”, это его почерк: унизить высокое, осмеять святое. Известно, что падших духов отличает безумная зависть к тем силам небесным, которые устояли и остались верными Богу, которые славят Его на небесах. Рукой повествователя водят те, кто именно такими хотели бы видеть ангелов Божиих»183.
В Дымкове мы наблюдаем соединение двух природ: небесной и земной. При этом обе — неполноценны, ущербны. Он и как ангел сомнителен, и как человек убог. Это явный ёрнический намёк на Боговоплощение. Согласимся с ещё одним выводом Любомудрова: «Сшедший с небес и растерявшийся на земле неудачник Дымков, никак не могущий привыкнуть к человеческому телу, является своеобразной пародией на приход в мир Христа»184.
Дьявол Шатаницкий у Леонова вышел более цельным. Более обаятельным даже, хотя обаяние беса всегда особого рода.
Шатаницкого бессмысленно сопоставлять с Мефистофелем или Воландом — те крупнее, но и творческая задача там была иная. Леоновского беса скорее можно сравнить (не вполне, конечно) с чёртом Ивана Карамазова: оба несут в себе больше человеческих черт и больше человеческой пошлости — и тем отвратительнее выглядят. Автор так определил свою задачу при создании этого инфернального персонажа:
«…Если прежние литературные характеристики падшего ангела Света строились на зыбкой двоякости его противоречий, вроде мудрости и низости, показного обаяния при заманке в западню и мёртвой хватки в отношении с клиентами либо скорбного величия его незаживляемых воспоминаний о безвозвратном и мстительной ненависти к Творцу за разжалованье в цари вечного мрака, то задуманный мною в качестве адского в нашей стране резидента — неуловимого возраста, мерцающей внешности и вообще ускользающий от словесной характеристики иррациональный субъект, с недвижной маской безразличия на лице и поднятой ладонью провожавший из-за стола гостя, — вдруг представился мне вполне земным существом эпохальной тогда породы, которая посредством лести, оперативности и социально-благополучных анкет стремительно, минуя дипломные проверки, достигала номенклатурных высот” (1,17–18).
Шатаницкий, как и положено нечистому, в романе действует как соблазнитель, и соблазнитель интеллектуальный: он внушает полезные для себя еретические мысли важнейшим персонажам романа, через которых намеревается осуществить свои козни в погубление человечества. Главная его цель, как уже было сказано, подавить веру торжеством рассудка и тем обессмыслить бытие. При господстве рационального начала ведь и совершается строительство гнилой пирамиды, так что, понимает дьявол, нужно лишь укреплять и постоянно питать эту важнейшую основу всех гибельных процессов — и они станут развиваться без особого вмешательства как нужно дьяволу. Расчёт верный и по-дьявольски мудрый. Осмысление же проблемы Леоновым должно признать подлинно глубоким: он верно отображает суть разрушительного воздействия на судьбы мира.
Не случайно избирает дьявол для своих искусительных бесед православного священника (а в нём — как бы всё Православие): католический мир и без того, как о том утверждается в беседах персонажей, идёт по пути к падению в бездну. Но священник и сам, давно мудрствуя лукаво, обуян еретическими соблазнами. О.Матвей Лоскутов близок рассудочному обновленчеству на основе суемудрых рассуждений об основах веры. Так, о. Матвей создаёт собственный догмат об искупительной голгофской жертве:
«Подумаешь, Никон, на заре райского новоселья какая неизбывная беда приключилася: молодица неразумная, едва замужем, плода запретного вкусила. И за то проклят был во чреве весь род людской со всею ещё не родившейся детворою включительно… А без того рокового яблочка, кабы воздержалась, кем бы люди осталися — мотылёчками, воробушками, зверями лесными? У царей выше всех прочих совершенств справедливость. Не устрашусь открыть свою догадку об истинной причине милосердного акта Господня. Оно действительно состоялось, сошествие с небес, во исполнение первородного греха… весь вопрос — чьего? Не потому ли, что вдоволь наглядевшись на горе людей, обусловленное их телесною природой, и порешился Отец Небесный предать палачам возлюбленною Сына Своего, чтобы испил чашу неведомого Ему дотоле страдания нашего? Иначе, если впрямь нет у Него жилища милее сердца человеческого, то как Ему, осознавшему свою причастность к обстоятельствам, в этом доме пребывать и царствовать?.. Смекаешь теперь, в чём заключается голгофский подвиг Его на земле?» (1,26–27).