И так писатель видит всё одно и то же: лабиринты и тупики в бытии человеческой мысли. А следовательно, в существовании человека вообще. Он понимает: «своя религия» и «своя правда» у каждого (которые каждый, по его же убеждению, должен, за неимением лучшего, отстаивать) определены немощью и робостью ума человеков. А результат-то ужасен: одна «правда» начинает уничтожать другую, утверждая своё право на существование. И поэтому гибнет то, что писателю дорого, без чего его собственное бытие обессмысливается, ибо уходят в небытие близкие ему люди, уничтожаются памятники прошлого, великие творения культуры, шедевры искусства. В подоснове же всего — «каждый прав по-своему». Подпольный человек ради собственного спокойного чаепития готов уничтожить весь мир. Положение безвыходно?
С.Толстой находит единственное утешение в окружающем мире: совершенство и гармония природы хранят в себе основу прекрасного, какое может быть вновь воссоздано даже после окончательной своей гибели.
«Пока существуют зелёные листья, голубое небо, пение птиц и маленькие золотые рыбки в прозрачной воде, ещё не всё потеряно. Потому что всё-таки ничего равного этому нами создано быть не может. И всё, уничтоженное сегодня, завтра может возродиться из этого могучего источника» (2,158).
Мысль проста: человек черпает свои творческие силы из совершенного творения Божия. Прекрасное изначально и вечно, поэтому ничто не может быть утрачено. Бог Творец не называется здесь, но ощущается безсомненно.
Но и человек не может быть пассивным ожидателем возрождения того, что ушло. Искусство призвано постоянно обновлять свежесть мировосприятия, хранить чистоту понимания прекрасного. Такова его цель, такова, быть может, цель и человеческого существования.
«Привычное положение вещей повторялось несчётное количество раз и постепенно анастезировало наши чувства. Эта-то привычность, этот-то автоматизм восприятия похищает целые годы, если не десятилетия нашей жизни. Бороться с ним — одна из известнейших и почтеннейших задач искусства во всех его видах. Дать своё, непредвзятое отношение к предмету, показать его таким, каким мы его наблюдали множество раз и всё же не видели, дать нам ощущение самоценности окружающего — вот эта задача» (2,50)
Без этого — не воспринять и зелени листвы, голубизны неба, красоты пения птиц.
Так и сам Толстой, при всех его сомнениях, метаниях и приступах отчаяния, сумел отобразить через привычное — нестёртость вечной свежести бытия. И: любовь к жизни — несмотря ни на что.
Жизнь идёт. Проходит. Кончается. Что ж,
Тоскуя, сжимать виски…
В полях опять колышется рожь,
Во ржи цветут васильки.
Ни денег, ни строчек в гроб не возьмёшь.
А след занесут пески…
И чувства наши, и горести — ложь
До этой самой строки.
А всё-таки всюду, и там и тут,
Трава зеленеет и птицы поют.
Им ведомо больше нашего
О том, что, наверное, только тот,
Окончив путь, хорошо умрёт,
Кто верность жизни вынашивал. (2,403)
С.Толстой, если и не дал ответов на многие мучающие нас вопросы, то верно обозначил их перед нашим сознанием. В этом (если вспомнить мудрую мысль Чехова) его несомненная ценность как большого русского писателя.
Мы не коснулись здесь художественного совершенства его созданий, но то особая тема, поэтому лишь утвердим как тезис: в прозе и поэзии своей С.Толстой явил многие высокие образцы эстетического мастерства.
7. Виктор Николаевич Николаев
Казалось: не сказать ничего более жестокого о войне, чем В.П.Астафьев в своих последних произведениях. О прежней войне — быть может. Но обнаружилась иная война, когда и вопроса о защите родины поставить нельзя, потому что велась она в защиту издыхающей идеологии да ради сбережения собственной жизни теми, кого воевать бросили. На самом исходе века и тысячелетия появился роман Виктора Николаева «Живый в помощи» — страшное свидетельство об афганской войне. Оказалось: человек может быть поставлен в такие условия, что и всего человеческого в себе готов лишиться. У Астафьева его воины, даже в слабостях своих и мерзостях, всё же люди. И враги, немцы, тоже люди, по-человечески понятные, нередко и нравственно привлекательные. Здесь — уже грозит близость звериного в человеке.