Всегда ты была предо мной,
Все годы, но только теперь
Я понял — нет двери иной.
Чем Ты, о чудесная Дверь!
Отныне всё прочее прочь,—
До вздоха последнего вплоть
Стучаться в Тебя день и ночь
И верить — откроет Господь!
«Итак опять Иисус сказал им: истинно, истинно говорю вам, что Я дверь овцам» (Ин. 10, 7).
Поэзия помогает каждому высветить в душе его то, чего он не сознаёт или даже таит от себя порою. Поэзия пробуждает покаянные чувства, столь потребные душе.
Помилуй, Владыко вселенной,—
Мне глаз не поднять к небесам…
Душа моя — храм разоренный,
А тот разоритель — я сам.
Я храм этот строю и рушу,
И падаю день ото дня…
Спаси мою бедную душу
От дьявола и от меня!
Или:
Ужас охватил меня, злодея:
Ныне совесть моя — чую — нечиста,—
Как я измывался над душой своею!—
А она ведь есть невеста Самого Христа.
В тёмном рву я держал её без пищи,
Отгоняя хотевших ей помочь…
Господи! На Страшном Ты Своем Судищи
Не гони окаянного меня прочь!
Пробил час уже единонадесятый,—
Мало времени осталось для труда,—
Страхом и раскаяньем объятый,
Милости прошу, а не суда!
Час единонадесятый, час последний… И вспоминаем сразу огласительное слово святителя Иоанна Златоустого, читаемое на пасхальном богослужении:
«Если даже кто-то пришел и в последний час, да не смутится своим промедлением.
Ибо Владыка, любящий миловать и награждать, принимает последнего, как и первого; ублажает пришедшего в позднее время, как работавшего с первого часа; и последнего одаряет, и первому воздает достойно; и тому дает, и этому дарует; и дела принимает, и намерение приветствует; и деятельность ценит, и расположение хвалит».
«…Милость превозносится над судом» (Иак. 2, 13).
Это важно, это сущностно потребно нам, чтобы кто-то ненавязчиво подсказывал нам необходимое для души нашей.
В небесах, закатом освящённых,
С золотыми копьями в руках,
В белых и лазоревых хитонах
Ангелы стоят на облаках…
Тёмен воздух, населённый бесами,—
Страшен блеск налитых кровью глаз…
Если бы не ангелы небесные,—
Не спастись бы никому из нас.
Вот православное жизнечуветвие; оно зиждется на смирении, на страхе Божием. Именно эти две великие духовные ценности положены в основу православной духовности. А также дознавание того, что без помощи Божией не одолеть своего пути.
Душа моя не птица
И крыльев нет у ней,
Ее удел тащиться
На паре костылей.
Дай, Господи, терпенья
Идти на костылях:
Один из них смиренье,
Другой же Божий страх.
Иду через потёмки,
Нет-нет да встану вдруг:
Опоры мои ломки
И падают из рук.
— Других ты не получишь,—
Я говорю тогда.—
Скрепи-ка их получше
И в путь! А то беда.
Ты молишься не много,
И дух твой словно спит,
А кто же кроме Бога
Тебе их укрепит?
Вот об этом, о потребности такого укрепления, такой помощи — многие стихотворения Афанасьева. Они, как нетрудно заметить, становятся выражением молитвенного состояния человека (а теоретик отнесёт их к жанру поэтической молитвы), покаянной мольбы:
Тебя в своём сердце убогом
И дома, и в храме святом
Просил я, о Боже, о многом,
Но чаще всего не о том.
Дай то, что всего мне дороже,
Чем жить и дышать я рождён,—
Подай мне любовь к Тебе, Боже,
И буду я с нею спасён!
Хотелось бы ещё многое здесь воспроизвести…
Глубоко, опираясь на святоотеческую мудрость, показывает поэт, как страсти завладевают душою, ведя её к гибели, предупреждает:
Как отделаться от грусти?
Просто горе с ней одно:
Если в дверь её не пустишь,
Глядь — она стучит в окно.
Со своей подругой ленью
Как-нибудь да влезет в дом,
И ещё саможаленье
Приведёт с собой потом.
Ну и прочь уж все запоры,
И грядут исподтишка,
Как разбойники и воры,
Скука, вялость и тоска.
Ты отдался им без бою,
Не мила тебе и жизнь,—