Писатели-эмигранты во многом продолжили начатое ими в «серебряное» время. Из этой среды резко выделился И.С.Шмелёв, дарование которого достигло наивысшего развития в послереволюционные годы. В произведениях Шмелёва, прежде всего в его шедевре «Лето Господне», высветилось очевидное и сознательное православное мирочувствие. Религиозная серьёзность отличает и эмигрантское творчество Б.К.Зайцева, Л.Ф.Зурова и некоторых иных писателей. Основная же масса литераторов русской эмиграции продемонстрировала к Православию достаточное равнодушие, хотя и не изменила своим мистическим пристрастиям. Характерна в этом отношении писательская деятельность Д.С.Мережковского — особенно создание десяти книг философской прозы, среди которых и мистически соблазнительное обращение к образу Спасителя «Иисус Неизвестный» (1932). Никак не обнаружили какой-либо религиозности и писатели «третьей волны» эмиграции, воспитанные на стереотипах советской идеологии. Исключением стало лишь творчество В.Е.Максимова, пытавшегося в своём осмыслении советской жизни опереться на христианские истины. То же можно сказать и о советских писателях-«деревенщиках» (В.Г.Распутин, В.И.Белов, В.П.Астафьев, В.Н.Крупин и др.), хотя их духовная позиция не могла быть в должной мере проявлена. Безспорным христианским мировоззрением обладает А.И.Солженицын, хотя оно не может быть определено как вполне церковное. В поэзии религиозной серьёзностью выделяется творчество В.Афанасьева, Ю.Кублановского, О.Николаевой, О.Чухонцева…
В целом же — слабость многих писателей в их исключительно этическом, но не религиозном жизнепонимании. Это едва ли не главная причина кризиса русской литературы в конце XX столетия: нравственные нормы, не имеющие твёрдой духовной опоры, обречены на оскудение.
Постсоветский период развития русской литературы (точнее: последнее десятилетие XX века) характерен утратою чётких ориентиров, некоторою растерянностью большинства писателей, хаосом мнений, отсутствием православной церковности в их эстетической позиции. Литература же так называемого постмодернизма отличается предпочтительным вниманием к телесно-материальной стороне бытия человека, смакованием тёмных животных инстинктов, пренебрежением не только духовной, но и душевной сложностью жизни. Постмодернизм снял проблему нравственности как бы за ненадобностью. У тела понимание добра и зла своё: то хорошо, что удовлетворяет его потребность в прибытке энергии, поддерживает его жизнь, не даёт ему обессилеть и умереть, и что прежде всего обеспечивает его потребность в удовольствии. А что мешает тому (хотя бы и совесть) — плохо.
Разрыв между душевным и телесным, вознесение телесного над всем бытием человека — вот то «новое слово», которое пытаются высказать практики постмодернистского направления в искусстве. Культура телесных потребностей постепенно вытесняет всё прочее.
«Помышления плотские суть смерть… Плотские помышления суть вражда против Бога… Посему живущие по плоти Богу угодить не могут» (Мф. 8, 6–8)
Пресыщенность в погоне за наслаждениями влечёт за собою тягу к преступлению, щекочущему истасканные нервы. В сфере искусства это рождает эстетику безобразного, которая обеспечивает дьявольскую идею кощунственного осквернения и отвержения Божьего творения.
Апостасийная идеология рубежа тысячелетий возносит свободу как высшую ценность земного бытия, понимая её как полную вседозволенность и не догадываясь, что провозглашение такой свободы, есть утверждение своеволия греховных страстей — и устремлённость к гибели. Искусство (ранее многих форм самопознания) отобразило важнейшую особенность богоотступнического мирочувствия: тягу к небытию.
Вся история русской литературы XX века высветила процесс внутреннего и внешнего вовлечения России, православного народ — в антиправославное апостасийное пространство. И процесс противления русской культуры такому гибельному вовлечению. Чем это завершится — от того зависят судьбы мира.
Главный постулат, на котором строится всё осмысление русской литературы, есть: «В Православии — полнота Истины», — и это постигается не рассудком, а верою.
Bера в то, что промыслительное действие воли Божией направляется неизреченной любовью Творца к творению, — единственно может укрепить человека во всех жизненных скорбях и испытаниях.
Преподобный авва Дорофей говорил: «Всё случающееся должно возводить к Богу и говорить: ничего не бывает без воли Божией; знает Бог, что то и то благо и полезно, потому и случается так. Из всего, что Бог творит, ничего нет такого, что не было бы благо, но вся добра и добра зело (Быт. 1, 31). Итак, никому не должно скорбеть о случающемся, но возведши то к Богу, успокаиваться»197.