И она живёт тем же, познавая безжалостность страсти-любви как жестокого рока.
И слёзы ей — вода, и кровь—
Вода, — в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Ни ждите ни суда, ни милости (1,128).
И время от времени, как блеском молнии, высвечивается во всей этой стихии одно стремление: обрести утешающий покой в смерти.
Не хочу ни любви, ни почестей:
— Опьянительны. — Не падка!
Даже яблочка мне не хочется
— Соблазнительного — с лотка…
Что-то цепью за мной волочится,
Скоро громом начнёт греметь.
— Как мне хочется,
Как мне хочется—
Потихонечку умереть! (1,132).
И время от времени — что-то похожее на молитву, молитвенное восхождение:
Всё великолепье
Труб — лишь только лепет
Трав — перед Тобой.
Всё великолепье
Бурь — лишь только щебет
Птиц — перед Тобой.
Всё великолепье
Крыл — лишь только трепет
Век — перед Тобой (1,145).
К кому это обращение? К Творцу? Но поэт живёт, кажется, в сознавании других богов (хотя и позволяет Христу быть одним из них):
Звериной челюсти
Страшней — их зов.
Ревниво к прелести
Гнездо богов.
Цветами, лаврами
Заманят ввысь (1,152).
Она молится, ужасаясь своей порабощённости, известному божеству — Афродите:
Каждое облако в час дурной
Грудью круглится.
В каждом цветке придорожном — твой
Лик, Дьяволица!
Бренная пена, морская соль…
В пене и в муке,—
Повиноваться тебе — доколь,
Камень безрукий? (1,170).
Когда же поэтическое внимание обращено к событию евангельскому, то замечает она лишь одно: отношение его к страсти. Так, воскрешение дочери Иаира, совершённое Спасителем (Мк. 5, 22–23), Цветаеву занимает лишь одним: отведавшая смерти душа навсегда будет лишена страсти:
Но между любовником
И ею — как занавес
Посмертная сквозь (1,179).
Больше — ничего.
В любом грехе Цветаева оправдывает совершивших его — страстью. Офелия, защищающая Гертруду от осуждений Гамлета, грозит ему тою же властью:
Принц Гамлет! Не Вашего разума дело
Судить воспалённую кровь.
Но если… Тогда берегитесь!.. Сквозь плиты—
Ввысь — в опочивальню — и всласть!
Своей королеве встаю на защиту
Я, Ваша бессмертная страсть (1,209).
И это угроза каждому, кто посмеет отвергнуть одержимость страстью, этот «критерий истины» в поэтической системе Цветаевой.
Таким критерием пользуясь, она встаёт на защиту всех преступлений страсти. Пылающая страстью Федра — не может быть осуждена: ею владеет роковая страсть и: оправдывает. Страсть, как всегда, неистовая:
Точно длительная волна
О гранитное побережье.
Ипполитом опалена!
Ипполитом клянусь и брежу!
Руки в землю хотят — от плеч!
Зубы щебень хотят — в опилки!
Вместе плакать и вместе лечь!
Воспаляется ум мой пылкий!..
Точно в ноздри и губы — пыль
Геркуланума… Вяну… Слепну…
Ипполит, это хуже пил!
Это суше песка и пепла! (1,210).
Мирочувствие здесь — сугубо языческое.
Грех совершается во времени. Для Цветаевой оттого нет греха, что она стремится пребывать вне времени.
Ибо мимо родилась Времени!
Вотще и всуе
Ратуешь! Калиф на час:
Время! Я тебя миную (1,226).
Она сразу хочет ощутить себя во вневременном бытии — в раю или в аду? Она и сама не знает, но рвётся из мира времени — в иной, время проклиная.
Минута: минущая: минешь!
Так мимо же, и страсть и друг!
Да будет выброшено ныне ж—
Что завтра б — вырвано из рук!
Минута: мерящая! Малость
Обмеривающая, слышь:
То никогда не начиналось,
Что кончилось.