Именно потому, что сопротивлявшиеся были дискурсивно маркированы как «отступники», они потеряли какую-либо реальную возможность получить удовлетворение своей жалобы. Какими бы ни были обстоятельства крещения, «отпадение» оставалось отпадением, а таковое было противозаконно.
Более того, различные органы власти отрицали, что прошения могут действительно выражать стремления марийцев. Они вместо этого истолковывали сопротивление марийцев как результат манипуляций «злонамеренных людей», поскольку, как сообщали местные церковные власти, «черемисы, по праву полудиких и грубых, во всех важных делах зависят совершенно от мнения весьма немногих»[72]. Считалось, что они не способны самостоятельно понять, что был нарушен установленный порядок. Как утверждал военный губернатор, если духовенство и в самом деле изначально было виновно в каких-нибудь нарушениях, «сами по себе Черемисы не могли иметь понятия об этом; а потому настоящая жалоба их обнаруживает явное постороннее наущение»[73]. Таким образом, марийцев считали податливой глиной в чужих руках; за ними отрицали способность осознать значение как принятия ими христианства, так и его последующего отвержения. Такое непризнание самостоятельности оправдывало применение силы, поскольку только сила могла превзойти влияние тех, кто готов был использовать легковерных марийцев в своих личных целях[74].
Последующие доклады свидетельствуют о том, что открытые формы сопротивления марийцев постепенно слабели. Как сообщал епископ Иоанникий, новообращенные стали «кротче, смирнее и внимательнее к убеждениям», и в 1848 году их приходской священник мог уже доложить, что они посещали свою местную церковь, которая была освящена епископом в 1846 году, и даже делали денежные пожертвования. Их деревня была переименована в Никольское, чтобы стереть память о язычестве, с которым ассоциировалось название «Калмаш», и новообращенные согласились на уничтожение расположенной рядом священной рощи, где ранее они совершали языческие жертвоприношения[75]. Поскольку церковнослужители считали, что требовать от новообращенных содержать духовенство в Никольском «весьма небезопасно», марийцев освободили от этой обязанности, и новый приход продолжал зависеть экономически от более богатого прихода в Березовке[76]. К сожалению, у нас мало дальнейших сведений о новом приходе и о том, как действительно изменилась жизнь марийцев в результате принятия ими христианской веры[77].
Хотя в источниках наблюдается заговор молчания о событиях в Ведрес-Калмаше, тем не менее имеются серьезные свидетельства в пользу того, что крещения совершались с нарушением установленной процедуры. Во-первых, возможность принуждения была безусловно очень реальной, поскольку введенные Синодом защитные механизмы (см. выше) частично были отменены в 1838 году, чтобы способствовать проведению крещений в Оренбургской губернии. Тогда Синод согласился на то, чтобы священники, «заслужившие особенное доверие Епархиальнаго Начальства», могли крестить иноверцев без предварительного согласия епископа[78]. Более того, столкнувшись с некоторыми (неназванными) «неудобствами и затруднениями», церковные власти в 1838 году обратились к местной полиции и сельским властям с просьбой оказать «благоразумное содействие» служителям церкви в их усилиях по обращению в христианство[79]. Эти две предпосылки – децентрализация крещения и участие местных светских властей – создали пространство для значительных злоупотреблений.
Сама церковь полагала, что обращение было лишено «твердого и благоразумного руководства» и что «образ действования не согласен с законами». Расследовавшие дело два священника, хотя и не делая окончательных выводов, сообщали, что если некоторые марийцы выразили готовность принять крещение еще до кампании Блударова, то нет никаких доказательств того, что все они получили наставления в вопросах православия перед крещением. Более того, у этих священников возникло впечатление, что крещения были «торопливы», поскольку Блударов и его помощники просто собрали марийцев вместе и потребовали их «безотлагательного крещения»[80]. Короче говоря, расследование, хотя и не пыталось выдвигать прямые обвинения, выявило существенные отклонения от церковных предписаний.
И наконец, любопытна сама динамика крещений в Бирском уезде в течение шести лет[81]:
Год Количество крещений
1842 4
1843 2
74
Такое непризнание самостоятельного действия, наряду с представлением о сопротивлении как о результате подстрекательства, было типичной реакцией колониальных правителей XIX в. на движения, вдохновленные нехристианскими доктринами. См.: Guha R. The Prose of Counter-Insurgency // Selected Subaltern Studies / Ed. R. Guha, G.C. Spivak. New York, 1988. P. 45–86.
77
В 1853 г. двадцать марийских детей посещали школу, организованную в приходе, а новому священнику Ф. Алонзову (автору цитируемой выше статьи) удалось крестить еще четырнадцать марийцев (РГИА. Ф. 796. Оп. 129. Д. 1542. Л. 168–169, 197–232).
78
РГИА. Ф. 796. Оп. 126. Д. 213. Л. 45–62; Никольский Н.В. К истории просвещения черемис в XIX веке. Казань, 1915. С. 32–39. От священников ожидали, что они будут просто сообщать епископу обо всех проведенных крещениях.
80
РГИА. Ф. 796. Оп. 126. Д. 213. Л. 40, 124–125. Такие показания дали сами новообращенные.
81
Цифры, представленные оренбургским военным губернатором, см.: РГИА. Ф. 383. Оп. 8. Д. 6977. Л. 178 об.